Вальтер Беньямин – история одной дружбы

У Беньямина в то время печатались две книги, но вышли они лишь к началу следующего года. Книга о барочной драме и афористичный, недурно охарактеризованный Эрнстом Блохом как «философия в форме ревю», сборник статей, который после нескольких изменений, наконец, обрёл название «Улица с односторонним движением». Ещё не видя корректуры, Беньямин злился на колебания Ровольта и прочёл мне ряд кусков из своих рукописных заметок. Чудесную статью о Карле Краусе «Памятник воину»²⁸² он прочёл с почти георгеанской торжественностью и неподражаемо приподнятым тоном. Я и по сей день отношу эту статью к лучшему из того, что он написал. Мы целый вечер провели в Café de deux Magots²⁸³ за разговором о смысле символов. В порядке эксперимента мы пытались заострять наши понятия, и я припоминаю, что разговор вышел далеко за рамки формулировок книги о барочной драме, с которых он тогда начался. Разговор представлял собой продолжение речи Беньямина, обращённой к Магнесу, относительно значения которой я заявил свой протест, так как он оперировал в ней понятием символа. Вальтер был в особенно благодушном настроении. Когда мы расставались, он попросил меня запротоколировать наш разговор, так как мы вышли на такие измерения, которые расширили бы выводы, сделанные в его книге, и он хотел бы их использовать в дальнейшем. Я этот «протокол» составил и послал ему в Берлин в декабре 1927 года. К сожалению, он не сделал с него списка, и мои заметки пропали в 1933 году.

Ещё один вечер я провёл с Беньямином, Хелен Хессель (женой Франца Хесселя) и одним приятелем, о котором Вальтер заранее спросил меня, можно ли его привести: этот приятель хотел со мной познакомиться. Это был Ханс Радт, о котором я мог вспомнить лишь то, что он состоит в родстве с Гретой Радт, а она когда– то была невестой Беньямина. Мы долго сидели в ресторане и говорили о литературе, речь зашла и о Йозефе Роте, который тогда заставил о себе говорить, особенно в кругу «Франкфуртер цайтунг». Беньямин и Рот терпеть не могли друг друга, хотя Вальтер в весёлые моменты любил говорить, что априори симпатизирует галицийским евреям – убедительным представителем этого вида, хотя и очень индивидуальным, и был Рот. В доказательство своей симпатии Беньямин заявлял, что готов простить галицийским евреям даже крещение, которое было ему совсем не по нраву. (Так оно и было. За несколько лет до этого он показал мне открытку, на которой Игнац Йешовер, старый литературный приятель Беньямина, познакомивший его с Эрихом Гуткиндом и поддерживавший связь с Беньямином года до 1930-го, – торжественными фразами сообщал, что вчера с женой «принял святое крещение». Сам факт, что Вальтер показал мне эту открытку, и был его комментарием.) По пути домой в тот вечер Беньямин внезапно и многозначительно сказал: «Это, – имелся в виду Ханс Радт, – был деверь Юлы Кон». После 1923 года он ни разу не упоминал её в своих письмах. Я спросил: «Ты ещё поддерживаешь с ней контакт?». Он ответил: «Да – и ещё как!» и начал рассказывать мне о ней, явно волнуясь. Он рассказал о её замужестве и карьере в качестве скульптора. Это было против его обыкновения. Не то чтобы он напрямую говорил о продолжающейся связи с ней. Но по тому, как он акцентировал фразы, было ясно, что с ним творилось. Я избегал расспросов, хотя своим сообщением он осознанно спровоцировал мой первый вопрос, т. е. захотел откровенно поговорить о ней.

Совершенно иначе складывался наш разговор о методе анализа звуков, который был изобретён мюнхенским адвокатом Отмаром Рутцем и затем позаимствован у него знаменитым в своё время лейпцигским германистом Эдуардом Зиверсом. Этот метод сегодня забыт, однако в течение пятнадцати лет до нашего разговора он играл значительную роль в критических исследованиях цельности писаний и вызывал острые дебаты – не только в части проведённых Зиверсом исследований средневерхненемецких текстов, но и в применении метода к изучению аутентичности писем апостола Павла из Нового завета, а также разных «голосов», которые якобы слышны при исследовании нескольких вариантов еврейской Библии. Основное представление о том, что из письменной передачи речи или из литературных документов можно сделать вывод о многомерных голосах, якобы в них запечатлённых, должно было казаться Беньямину – в связи с его собственными занятиями графологией и её теоретическими предпосылками – принципиально правдоподобным, и эта проблема его очень интересовала. Но он тогда не пришёл к твёрдому суждению по этому вопросу, а больше мы с ним к нему не возвращались.

НЕУДАВШИЙСЯ ПРОЕКТ (1928–1929)