Вам доверяются люди

— Зачем же на инвалидность? говорит Степняк. — Швы зарубцуются, потом еще отдохнет и может снова приниматься за дело.

— Сможет? — радостно повторяет Фомичев и доверчиво объясняет: — Я вам скажу, в чем загвоздка. Мы с Веруней в одной бригаде и целый год бились за звание. И притом она зачинщица, учтите. Как же ей теперь обидно: столько сил положено, столько старалась — и нате, пожалуйста, звание присвоили, а она вроде ни при чем.

— Какое звание? — не понимает Степняк.

— Как это какое? — удивляется Фомичев. — Звание бригады коммунистического труда. Как раз к майским праздникам определилось.

— А бригадир кто? — не зная, что сказать, спрашивает Степняк.

— Да Веруня же! дивясь непонятливости этого седого, красивого и, видать, серьезного человека, говорит Фомичев. — Она и есть бригадир.

Несколько минут оба молчат. Степняку почему-то вспомнился Магнитогорск дней его юности. Нет, не потому, что здоровяк Фомичев внешне похож на тех пареньков в ватниках, которые в тридцатые годы стекались со всех концов СССР на стройку прославленной Магнитки. Внешне он как раз совсем не похож. На нем не юнгштурмовка, а модная светлая куртка с «молниями», узкие, тоже модные, брюки. У него выгоревшие на солнце, зачесанные назад, длинные волосы. По внешнему виду Фомичева и не скажешь, кто он — рабочий, студент или мастер спорта. Но то, как говорит о своей жене-бригадире этот парень, напоминает Степняку его молодость, и он широко улыбается Фомичеву:

— Будет, будет ваша Веруня опять бригадиром! Да еще каким знатным! Не сомневайтесь!

3

Четвертого утром, к большому удовольствию Раечки, в вестибюле опять разыгрывается спектакль. И этот спектакль, по ее мнению, много интереснее, чем предпраздничная история с сиренью.

Правда, и действующие лица другие.

Первым, минут за десять до начала смены, появляется Егор Иванович. Солидно улыбаясь и мелко перебирая своими короткими ножками, он не спеша проходит к раздевалке врачей. Гардеробщица принимает щеголеватое пальто Егора Ивановича и заботливо вешает его на плечики. Плечики Окунь принес из дому через день после того, как стал заведующим второй хирургией. Облачась в халат, Егор Иванович подходит к зеркалу и все так же солидно, не спеша, поправляет пробор в белесых реденьких волосах. Потом он приближает лицо к самому стеклу, чтобы рассмотреть крохотный порез от бритвы. Но пореза уже не видно, и Егор Иванович удовлетворенно улыбается собственному отражению. Он в отличном настроении: вчерашний, свободный после суточного дежурства день он посвятил любимейшему занятию — шатался по комиссионным магазинам. Покупает он в этих магазинах не часто. Но потолкаться среди покупателей, посмотреть на чужие вещи, от которых люди избавляются по разным причинам, послушать, как товароведы оценивают какой-нибудь мудреный дорожный несессер, хрупкий и не очень удобный кофейный сервиз или палку с причудливым набалдашником, доставляет Егору Ивановичу истинное наслаждение. Придя домой, он со вкусом, подробно излагает свои впечатления худой, морщинистой жене и назидательно объясняет, как неразумно поступают люди, приобретая всякую ерунду, вместо того чтобы откладывать деньги на черный день. Жена слушает молча, соображая, под каким предлогом ей лучше всего выпросить у мужа сотни две или три, чтобы купить эту самую ерунду. В отличие от Егора Ивановича, она любит покупать и считает, что копить деньги опасно: вдруг опять будет денежная реформа, как тринадцать лет назад? А вещь — всегда вещь.

Егор Иванович отходит от зеркала, и тут его перехватывает Рыбаш.

Он только что пришел вместе с Марленой, небрежно сунул гардеробщице свой плащ и, на ходу напяливая халат, устремляется наперерез Егору Ивановичу.

— Как вы могли даже не позвонить насчет Фомичевой?

— Насчет какой Фомичевой? — искренне удивляется Окунь.

Ох, если бы голубенькие глазки Егора Ивановича не выражали в этот миг детской безгрешности! Если бы в его памяти, затуманенной видениями вчерашней прогулки по магазинам, мелькнула хоть одна-единственная мыслишка о худенькой женщине с искусанными в кровь губами, которую он оперировал в праздничное дежурство! Но у Егора Ивановича самодовольный, спокойный вид и полная уверенность в благополучии всего окружающего. И Рыбаш взрывается.

Не помня себя от возмущения, он выкладывает разом все, что у него накипело. Он хватает Окуня за лацканы его подкрахмаленного начальственного халата и кричит на весь вестибюль о трусости, с какой Егор Иванович подбрасывает своих больных в первую хирургию, о самонадеянности, с какой Егор Иванович делает свои неизменные «косметические разрезики», хотя даже практикантам ясно, что при остром животе у молодых женщин нужно помнить о гинекологии, о каменном равнодушии Окуня к больным, о том, что он просто опасен в хирургии.

— Да, да, опасен! — повторяет Рыбаш и отпускает наконец лацканы Егора Ивановича.

— Это вы опасны! Вы буйный сумасшедший! — визгливо вскрикивает Окунь.

Вид у него самый плачевный: отвороты халата висят, как тряпки, побагровевшее лицо дрожит, галстук съехал к левому уху.