Вампитеры, фома и гранфаллоны

ФРАНКЕНШТЕЙН: У вас есть хоть какое-нибудь научное образование, чтобы оценить хотя бы приблизительно то, что вы здесь видите?

ГЛОРИЯ: В школе я два раза засыпалась на экзамене по естественной истории.

ФРАНКЕНШТЕЙН: А чему вас учили в колледже косметологов?

ГЛОРИЯ: Дурацким вещам для последних дураков. Как красить лицо. Завивать и развивать волосы. Стричь волосы. Красить волосы. Ухаживать за ногтями на руках, а летом – и на ногах.

ФРАНКЕНШТЕЙН: Я полагаю, вы разболтаете всем о том, что видели здесь, когда выйдете отсюда?

ГЛОРИЯ: Вероятно.

ФРАНКЕНШТЕЙН: Зарубите себе на носу: у вас нет ни мозгов, ни достаточного образования, чтобы квалифицированно говорить о том, что мы здесь делаем. Понятно?

ГЛОРИЯ: Возможно.

ФРАНКЕНШТЕЙН: И что же вы скажете людям – там, снаружи?

ГЛОРИЯ: Ничего особенно сложного. Просто…

ФРАНКЕНШТЕЙН: Ну?

ГЛОРИЯ: Что у вас есть голова мертвой женщины, подсоединенная к разным машинам и механизмам, и вы целыми днями играете с ней. И что вы не женаты, и все такое прочее.

Сцена замирает, как на неподвижной фотографии. Темнеет. Светлеет. Фигуры начинают двигаться.

ФРАНКЕНШТЕЙН (в ужасе): Как вы можете называть ее мертвой? Она читает «Домашний женский журнал»! Разговаривает! Вяжет! Пишет письма друзьям по всему миру!

ГЛОРИЯ: Она – как какая-то ужасная машинка из парка развлечений, которая будущее предсказывает.

ФРАНКЕНШТЕЙН: Мне казалось, вы ее любите.

ГЛОРИЯ: Иногда я вижу в ней искру того, кем она была. Эту искру я и люблю. Большинство людей говорят, что любят ее за ее мужество. Но чего стоит ее мужество, если его источник – здесь, в этой комнате? Вы повернете тут несколько выключателей или вентилей, и она с удовольствием полетит на ракете добровольцем на Луну. Но – что бы вы ни делали здесь – искра живет в ней и кричит: «Ради Господа, кто-нибудь, вырвите меня отсюда!»

ФРАНКЕНШТЕЙН (глядя на консоль): Доктор Свифт, этот микрофон включен?

СВИФТ: Да.

ФРАНКЕНШТЕЙН: Не выключайте. (ГЛОРИИ) Она слышала каждое сказанное вами слово. Что вы по этому поводу думаете?

ГЛОРИЯ: Она сейчас меня слышит?

ФРАНКЕНШТЕЙН: Валяйте дальше, говорите! Вы избавляете меня от множества хлопот. Теперь мне не нужно будет объяснять Сильвии, каким другом вы ей были и почему я дал вам пинка.

ГЛОРИЯ (склонившись над микрофоном): Миссис Лавджой?

СВИФТ (передавая то, что он слышит в наушниках): Она говорит: «Что такое, моя милая?»

ГЛОРИЯ: В вашей сумочке для вязания лежит заряженный револьвер, миссис Лавджой, – на тот случай, если вы больше не хотите жить.

ФРАНКЕНШТЕЙН (не обеспокоенный тем, что он услышал о револьвере, но полный ненависти по отношению к ГЛОРИИ): Вы полная идиотка. Где вы взяли револьвер?

ГЛОРИЯ: Прислали почтой из Чикаго. Было объявление в журнале «Истинная любовь».

ФРАНКЕНШТЕЙН: Они продают оружие чокнутым телкам!

ГЛОРИЯ: Если бы было нужно, я получила бы базуку. Четырнадцать девяносто восемь.

ФРАНКЕНШТЕЙН: Сейчас я возьму оружие, и оно станет вещественным доказательством номер один на вашем суде. (Уходит.)

ЛИТТЛ (СВИФТУ): Не усыпите ее?

СВИФТ: Пациентка не сможет нанести себе вреда.

ГЛОРИЯ (ЛИТТЛУ): Что это значит?

ЛИТТЛ: Ее руки устроены так, что ей не прицелиться в себя из револьвера.

ГЛОРИЯ (шокированная): Они и об этом подумали!

СЛЕДУЮЩАЯ СЦЕНА

Палата СИЛЬВИИ. Входит ФРАНКЕНШТЕЙН. СИЛЬВИЯ в задумчивости держит оружие.

ФРАНКЕНШТЕЙН: Хорошие тут у вас игрушки.

СИЛЬВИЯ: Не сердитесь на Глорию. Это я ее попросила. Умоляла принести мне револьвер.

ФРАНКЕНШТЕЙН: В прошлом месяце?

СИЛЬВИЯ: Да.

ФРАНКЕНШТЕЙН: Но сейчас все уже лучше?

СИЛЬВИЯ: Да, кроме той искры.

ФРАНКЕНШТЕЙН: Какой?

СИЛЬВИЯ: Искры, которую любит Глория, – крохотной искры того, кем я была раньше. Какой бы счастливой я ни была, эта искра просит: возьми револьвер и уничтожь то, что осталось.

ФРАНКЕНШТЕЙН: Что вы ей отвечаете?

СИЛЬВИЯ: Я собираюсь это сделать, Норберт. Прощайте. (Она вновь и вновь пытается направить на себя револьвер, но у нее не получается. ФРАНКЕНШТЕЙН спокойно стоит рядом и наблюдает.) Что это? Почему? Это ведь случайность, верно?

ФРАНКЕНШТЕЙН: Мы очень не хотим, чтобы вы навредили себе. Мы ведь вас тоже любим.

СИЛЬВИЯ: И сколько я должна так жить? Раньше я боялась спрашивать.

ФРАНКЕНШТЕЙН: Я должен число вытащить из шляпы?

СИЛЬВИЯ: А может, не стоит? (Пауза.) Вы уже тащили? Сколько получилось?

ФРАНКЕНШТЕЙН: По меньшей мере пятьсот лет.

Молчание.

СИЛЬВИЯ: И что, я буду жить и после того, как вы умрете?