Ван Гог. Письма

утешиться и восстановить свои силы, когда в том явится потребность. Поэтому прошу тебя –

не слишком утомляйся, а побереги себя и жену: может быть, в будущем вас еще ждет что-

нибудь хорошее и ждать его придется не очень долго.

Мне хочется еще раз повторить «Жнеца» для мамы. Если же не удастся, я напишу ко

дню ее рождения другую картину, а какую – решу позднее. Я пришлю ее тебе вместе с

остальными полотнами.

Уверен, что мама поймет мою работу: она ведь так же проста, как грубые гравюры на

дереве, какие встречаешь в деревенских календарях.

При первой же возможности пришли мне еще холста: я хочу повторить некоторые

полотна для сестры. А если я к тому же примусь и за другие осенние мотивы, у меня найдется,

чем занять себя весь этот месяц целиком. Ем я и пью сейчас, как волк. И должен сказать, что

врач ко мне очень благоволит. Да, я уверен, что мысль сделать несколько картин для

Голландии, то есть для мамы и сестры, – удачная мысль. Я имею в виду три, нет, четыре вещи:

«Жнеца», «Спальню», «Оливы» и «Хлебное поле с кипарисами», так как есть еще один человек,

которому я также хотел бы послать одно из моих полотен. Я буду работать над этими

повторениями с не меньшей охотой и большим спокойствием, чем для «Группы двадцати».

Словом, решено. Я чувствую в себе достаточно сил, чтобы справиться с чем угодно. Я выберу

лучшие из 12 последних полотен, и наши близкие получат вещи тщательно продуманные и

проработанные. А ведь неплохо трудиться для людей, которые даже не знают, что такое

картина!..

Еще, может быть, годик работы, и я обрету уверенность в себе как художник.

А это нечто такое, чего стоит добиваться.

Однако для этого мало одного труда – нужна еще удача.

Не сильные красочные эффекты, а полутона – вот о чем я мечтаю в лучшие свои

минуты.

И, разумеется, такое направление моим мыслям придал осмотр музея в Монпелье. Ведь

там меня еще больше, чем великолепные вощи Курбе – «Деревенские барышни» и «Уснувшая

пряха», хотя они подлинное чудо, – взволновали портреты Брийя работы Делакруа и Рикара,

«Даниил» и «Одалиски» Делакруа, то есть вещи, которые держатся целиком на полутонах.

Тамошние «Одалиски» ведь совсем не то, что в Лувре,– они в основном фиолетовые.

Но как изысканны и богаты эти полутона!

Ну, пора, наконец, отправлять письмо. Все, что в нем написано, можно бы изложить в

двух словах: ничего нового. Но времени переделывать письмо у меня нет.

605 note 99

Ты написал мне очень ласковое и умное письмо. Разумеется, я согласен с тобой насчет

того, что было бы хорошо, если бы человечество состояло из таких людей, как Руссо, Бодмер и

подобные им художники.

Согласен я и с тем, что Я. Г. Вейсенбрух умеет изображать грязные бечевники,

искривленные ветлы и показывать каналы в таких же необычных замысловатых ракурсах и

перспективах, как Домье – адвокатов.

Терстех поступил очень неглупо, приобретя его работы: вещи таких людей, как

Вейсенбрух, не продаются лишь потому, что существует слишком много торгашей, которые

навязывают публике всякую дрянь, обманывают и сбивают ее с толку.

А знаешь, даже теперь, прочитав случайно о каком-нибудь энергичном промышленнике

и в особенности издателе, я прихожу в такое же негодование и ярость, как в те времена, когда я

служил у Гупиля и К°.

Жизнь проходит, и ее не воротишь, но именно по этой причине я и работаю не жалея

сил: возможность поработать тоже не всегда повторяется.

В случае со мною – и подавно: ведь более сильный, чем обычно, приступ может

навсегда уничтожить меня как художника.

Во время приступов я боюсь страданий и мук, боюсь больше, чем следует, и, быть

может, именно эта трусость сейчас заставляет меня есть за двоих, много работать, поменьше

встречаться с другими пациентами из-за боязни рецидива, в то время как раньше у меня не было

желания поправиться; одним словом, в настоящий момент я пытаюсь выздороветь, как человек,

который пробовал утопиться, но, найдя, что вода слишком холодна, пытается выбраться на

берег.

Ты знаешь, дорогой брат, что я отправился на юг и с головой ушел в работу по

множеству разных причин. Я хотел увидеть другое освещение и полагал, что, созерцая природу

под более ярким небом, мы скорее научимся чувствовать и писать так, как японцы. Я, наконец,

стремился увидеть более горячее солнце, так как понимал, что, не ощутив его тепла, я никогда

не разберусь в картинах Делакруа с точки зрения их исполнения, их техники – ведь на севере

все цвета спектра приглушены туманом.

Все это, в общем, так и есть. Кроме того, к названным выше причинам следует добавить

мою любовь к югу, каким его изобразил Доде в «Тартарене», а также и то, что здесь я нашел

друзей и вещи, которые мне дороги.

Теперь ты понимаешь, что, несмотря на свою ужасную болезнь, я слишком сильно

привязан к здешним краям, чтобы у меня со временем не появилось желание снова поработать

тут – даже в том случае, если я в ближайшее время вернусь на север.

Не скрою от тебя, мне так же жадно, как жадно я сейчас глотаю пищу, хочется повидать

друзей и наши северные равнины…

Я, конечно, душевнобольной, но я без устали повторяю себе, что многие другие