Вот видишь, у нас еще есть шансы – если не у него, то в каком-нибудь другом месте.
Но дело делом, и ты совершенно прав, требуя от меня решительного ответа, готов ли я еще до
зимы перебраться в одно из парижских лечебных заведений.
И я с тем же спокойствием и с теми же основаниями, какие побудили меня приехать
сюда, отвечаю: да, готов даже в том случае, если подобное парижское заведение – наихудший
выход, что вполне вероятно, так как здесь неплохие условия для работы, а работа –
единственное мое развлечение.
Кстати, в прошлом письме я уже изложил серьезную причину, побуждающую меня
переменить место жительства.
Считаю необходимым вернуться к вей еще раз. Мне страшно, что у меня, человека
современных взглядов, пылкого почитателя Золя, Гонкуров и вообще искусства, которое я так
глубоко чувствую, бывают такие же приступы, как у суеверных людей, приступы,
сопровождающиеся болезненными и туманными религиозными видениями, никогда не
возникавшими у меня на севере.
Учитывая мою исключительную восприимчивость к тому, что меня окружает, мои
приступы, видимо, следует объяснить слишком затянувшимся пребыванием в этих старых
монастырях – арльской лечебнице и здешнем убежище.
Поэтому сейчас мне необходимо перебраться в светское заведение, даже если это –
наихудший выход…
Любопытная вещь! Как раз в тот момент, когда я копировал «Положение во гроб»
Делакруа, мне стало известно, в чьих руках находится теперь эта картина. Она принадлежит
королеве не то Венгрии, не то какого-то другого государства, которая пишет стихи под именем
Кармен Сильвы. Статья о ней и ее картине написана Пьером Лоти, уверяющим, что эта Кармен
Сильва как человек еще более интересна, чем как писательница. А ведь у нее встречаются
глубокие мысли, например: «Женщина без детей – все равно что колокол без языка – звук его,
может быть, и красив, но никому не слышен».
Я уже скопировал семь из десяти «Полевых работ» Милле.
Уверяю тебя, мне безумно интересно делать копии, поскольку сейчас у меня нет
моделей, я при помощи этих копий не заброшу работу над фигурой.
К тому же они послужат декорацией для мастерской, где буду работать я сам или кто-
нибудь другой.
Хочется мне также скопировать «Сеятеля» и «Землекопов».
Есть фотография «Землекопов», сделанная с рисунка. А с «Сеятеля», находящегося у
Дюран-Рюэля, – офорт Лера.
В числе офортов последнего есть один, изображающий покрытое снегом поле и борону.
Есть у него также «Четыре времени суток» – соответствующие экземпляры имеются в
коллекции гравюр на дереве.
Очень хотелось бы иметь все это или, по крайней мере, офорты и гравюры на дереве.
Они – крайне необходимые мне пособия: я хочу учиться.
Копирование считается устарелым методом, но мне до этого нет дела. Я собираюсь
скопировать и «Доброго самаритянина» Делакруа.
Написал я также женский портрет – жену надзирателя. Мне кажется, он тебе
понравится. Я сделал с него повторение, но оно получилось хуже, чем оригинал. Боюсь, что
модель заберет у меня именно его, а мне хочется, чтобы он достался тебе.
Сделан он в розовом и черном.
Посылаю тебе сегодня свой автопортрет. К нему надо довольно долго приглядываться, и
тогда ты, надеюсь, увидишь, что лицо мое стало спокойнее, хотя взгляд – еще более туманен,
чем раньше. У меня есть еще один автопортрет, но тот – просто попытка, сделанная мною во
время приступа. Первый же автопортрет тебе, вероятно, понравится – я постарался упростить
его. Покажи его при случае папаше Писсарро. Ты поразишься тому впечатлению, какое
производят «Полевые работы» в цвете. Это очень задушевная серия.
Постараюсь объяснить тебе, чего я в них ищу и почему я счел за благо их скопировать.
От нас, живописцев, требуется, чтобы мы всегда компоновали сами и были, прежде
всего, мастерами композиции.
Допустим, что это правильно. Однако в музыке дело обстоит иначе. Играя Бетховена,
исполнитель интерпретирует вещь на свой лад, а ведь в музыке и особенно в пении
интерпретация тоже кое-что значит, потому что композитор отнюдь не всегда сам исполняет
свои произведения.
Так вот, сейчас, будучи болен, я пытаюсь создать нечто такое, что утешало бы меня и
доставляло удовольствие лично мне.
Я использую черно-белые репродукции Делакруа или Милле, как сюжеты.
А затем я импровизирую цвет, хотя, конечно, не совсем так, как если бы делал это сам, а
стараясь припомнить их картины. Однако это «припоминание», неопределенная гармония их
красок, которая хотя и не точно, но все-таки ощущается, и есть моя интерпретация.
Многие люди не признают копирования, другие – наоборот. Я случайно пришел к нему,
но нахожу, что оно многому учит и – главное – иногда утешает. В таких случаях кисть ходит
у меня в руках, как смычок по скрипке, и я работаю исключительно для собственного
удовольствия.
Сегодня начал этюд «Стрижка овец» в гамме от лилового до желтого. Полотно
маленькое – примерно в 5.
Горячо благодарю за присланные краски и холст. В свою очередь, отправляю тебе