Ван Гог. Письма

автопортрет и несколько картин, а именно:
«Восход луны» (стога)
Этюд полей
Этюд олив
Этюд ночи
«Гора»
«Зеленя»
«Оливы»
«Сад в цвету»
«Вход в каменоломню».
Первые четыре полотна – этюды, не производящие, в отличие от остальных,
впечатления чего-то законченного.
Мне довольно сильно нравится «Вход в каменоломню», написанный мною в тот момент,
когда я почувствовал, что на меня опять накатывает. На мой взгляд, темная зелень хорошо
сочетается с охрами. Во всей вещи есть что-то печальное, но здоровое и потому не скучное. То
же можно, пожалуй, сказать и о «Горе». Мне возразят, что горы не бывают такими, что картина
воспроизводит отрывок из книги Рода – одно из немногих мест в ней, которые мне нравятся,-
где описывается глухой горный край, где чернеют хижины козопасов, а перед хижинами цветут
подсолнечники.
Оливы с белым облаком и горами на заднем плане, так же как восход луны и эффект
ночи, более экспрессивны с точки зрения общей организации пространства. Линии искривлены,
как в некоторых старинных гравюрах на дереве. Оливы более характерны, чем в другом этюде.
Я попытался запечатлеть в картине тот знойный час, когда порхают зеленые бронзовки и скачут
кузнечики.
Остальные вещи – «Жнец» и т. д. еще не просохли.
Теперь, пока длится непогожее время года, я постараюсь побольше копировать: мне
действительно необходимо как можно больше работать над фигурой.
Именно работа над фигурами учит схватывать существенное и упрощать.
Ты пишешь, что я всю жизнь якобы только и знал, что работу. Нет, это не верно: я лично
очень недоволен своей работой и утешаюсь одним – тем, что, по мнению сведущих людей,
живописцем можно стать лишь тогда, когда лет десять поработаешь впустую. А я как раз и убил
10 лет на неудачные и никчемные этюды. Теперь для меня, вероятно, должны настать лучшие
времена, но я предварительно должен усовершенствоваться в фигуре и освежить свои познания,
тщательно изучая Делакруа и Милле.
После этого я попытаюсь разобраться с рисунком. Да, нет худа без добра – несчастье
помогает найти время для ученья.
Прибавляю к рулону с холстами еще один этюд – цветы. В нем нет ничего особенного,
но уничтожать его мне не хочется.
Из того, что я отправляю тебе, мало-мальски сносными кажутся мне «Хлеба», «Гора»,
«Сад», «Оливы и голубые холмы», «Автопортрет» и «Вход в каменоломню»; остальные же мне
ничего не говорят – в них слишком мало личного, линии плохо прочувствованы. Картина
начинается там, где есть линии – упругие и волевые, даже если они утрированы.
Приблизительно то же чувствуют Бернар и Гоген. Они совсем не требуют, чтобы, скажем, у
дерева была достоверная форма, но стараются, чтобы каждый мог определить, круглая это
форма или четырехугольная. И, ей-богу, они правы, ибо им осточертело дурацкое
фотографическое совершенство некоторых художников. Они не станут требовать точного цвета
горы, а скажут: «черт побери, эта гора синяя? Ну так и делайте ее синей, и не толкуйте мне, что
синий цвет был чуть-чуть таким или чуть-чуть этаким. Она синяя, не так ли? Вот и чудесно!
Делайте ее синей, и баста!»
Иногда, объясняя вот такие вещи, Гоген бывает прямо гениален, но он не любит
щеголять своим даром. Порою просто трогательно, с какой охотой он дает молодежи полезные
советы. Какой он все-таки оригинальный человек!..
Итак, давай договоримся: если я специально напишу тебе краткое письмо и объявлю, что
хочу приехать в Париж, значит, у меня есть на то основания – их я тебе изложил выше. Пока
что время терпит, и я верю, что приступ не возобновится раньше зимы, как я и предупредил
тебя. Но если у меня опять появятся религиозные настроения, тогда уж пощады не будет – я
уеду без объяснения причин и немедленно. Разумеется, нам не подобает не то что вмешиваться в
дела монахинь, но даже критиковать их. У них свои убеждения и своя манера делать ближним
добро, причем иногда очень неплохая.
Помни, я предупредил тебя всерьез…
Мне очень хочется, чтобы в школах висели репродукции Милле: если дети будут видеть
прекрасное, среди них всегда найдутся будущие художники.
608
Решил написать еще несколько слов, чтобы объяснить тебе, что в отправленный рулон
холстов я не положил 3 этюда, – без них почтовые расходы уменьшились на 3,50 фр. Я пошлю
их тебе при первом же удобном случае, то есть сегодня же, вместе с другими полотнами, а
именно:
«Хлеба»
Этюд кипарисов
«Хлеба и кипарис»
То же
«Жнец»
То же
«Плющ»
«Оливы»
и, кроме того, три вышеназванных этюда:
«Маки»
«Ночной эффект»
«Восход луны»
Вскоре пришлю тебе еще 4-5 этюдов – маленькие вещи, которые мне хочется
подарить матери и сестре. Сейчас они сохнут. Эти картинки размером в 10 и 12 –
уменьшенные повторения «Хлебов и кипариса», «Олив», «Жнеца», «Спальни» и небольшой
автопортрет…
Ты убедишься, что в результате болезни я стал более терпелив и настойчив, а также
чувствую себя свободным от многого такого, что раньше занимало меня…
К сожалению, здесь нет виноградников – в противном случае я всю осень писал бы
только их. В окрестностях их, конечно, хватает, но для работы над таким сюжетом мне
пришлось бы перебраться в другую деревню.
Напротив, оливы здесь в высшей степени характерные, и я изо всех сил стараюсь это
передать. Они, эти серебристые деревья, то голубоватые, то зеленовато-бронзовые, белеют на
земле – желтой, розовой, фиолетовой или оранжеватой, вплоть до тусклой красной охры.
Сюжет трудный, очень трудный! Тем не менее он увлекает меня и побуждает работать
чистым золотом или серебром. И в один прекрасный день я выражу с их помощью нечто
личное, как сделал это посредством желтого цвета в «Подсолнечниках». Ах, как мне их не
хватает этой осенью! Моя полусвобода слишком часто мешает мне сделать то, на что, как я
чувствую, у меня хватило бы сил. Впрочем, ты, наверно, ответишь на это: «Терпение!» И
будешь прав.
609
Сообщу тебе, что у нас стоят великолепные осенние дни, которыми я и пользуюсь.
Начал несколько этюдов, в том числе совершенно желтую шелковицу на фоне каменистой
почвы и голубого неба. Этот этюд докажет тебе, что я вышел на след Монтичелли. На днях
получишь полотна, которые я отправил тебе в прошлую субботу. Очень удивлен тем, что г-н
Исааксон задумал писать статью о моих этюдах. Я искренне советовал бы ему повременить со
статьей, от чего последняя только выиграет, так как через год я, надеюсь, смогу показать ему
кое-что более характерное, свидетельствующее о более волевом рисунке и лучшем знакомстве с
провансальским югом…
Хотя, в отличие от доброго Прево, у меня нет любовницы, которая приковывала бы меня
к югу, я невольно привязался к здешним людям и вещам. А уж раз я, видимо, останусь здесь на
всю зиму, мне, наверно, захочется задержаться тут и на весну – лучшее время года. Но это,
разумеется, будет зависеть от состояния здоровья.
Тем не менее то, что ты сообщаешь мне насчет Овера, открывает передо мной приятную
перспективу; поэтому рано или поздно нам придется отказаться от дальнейших поисков и
остановить свой выбор на этой лечебнице. Если я вернусь на север, а у этого врача 1 не окажется
свободных мест, последний, по совету папаши Писсарро и твоему, устроит меня в каком-нибудь
частном доме или даже просто в гостинице.
1 Имеется в виду доктор Гаше из Овера на Уазе.
Самое важное – иметь под рукой врача, чтобы в случае приступа не угодить в лапы
полиции и не дать себя упрятать в сумасшедший дом…
Повторяю, мне хотелось бы посоветовать Исааксону подождать. Это будет вполне
разумно, так как в моих работах еще нет того, чего я могу ожидать от себя, если здоровье мое
не ухудшится. Думаю, что упоминать сейчас о моих работах не стоит труда. Когда я вернусь,
они сами по себе уже составят законченный цикл – «Провансальские впечатления», А что
Исааксон может сказать о них сейчас, когда мне еще предстоит придать большую
выразительность оливам, смоковницам, кипарисам, словом, всему, что характерно для юга, а
также для Малых Альп?
Как бы мне хотелось посмотреть, что привезли с собой Гоген и Бернар!
У меня в работе этюд с двумя желтеющими кипарисами на фоне гор и один осенний
сюжет – вид здешнего сада, где рисунок более непосредствен и чувствуется больше
непринужденности.
В общем, трудно расставаться с краем, не успев чем-нибудь доказать, как ты его глубоко
чувствуешь и любишь.
Если мне суждено вернуться на север, я собираюсь написать целую кучу этюдов в
греческом духе – ты понимаешь, что я имею в виду: вещи, выполненные исключительно в
белом, голубом и отчасти оранжевом, словно на открытом воздухе.
Мне надо побольше рисовать и вырабатывать стиль. Вчера у здешнего эконома я видел
картину, которая произвела на меня впечатление: провансальская дама с породистым, длинным
лицом, одетая в красное платье. Словом, одна из тех фигур, о которых мечтал Монтичелли.
Полотно не лишено серьезных недостатков, но в нем есть простота, и грустно думать,
как далеко отошли от нее французские художники, равно как и наши, голландские.
610
Только что вернулся домой, поработав над полотном, изображающим все то же поле, что
в «Жнеце». Теперь оно представляет собой лишь глыбы голой земли. На заднем плане –
выжженная почва и отроги Малых Альп, вверху – клочок зелено-голубого неба с фиолетово-
белым облачком. На переднем плане – чертополох и сухая трава.
В центре – крестьянин, который тащит сноп соломы. Этюд не менее труден, чем
предыдущий, только тот был сделан почти целиком в желтом, а этот – почти целиком
фиолетовый. Фиолетовые тона – нейтральные и приглушенные. Вдаюсь в эти подробности, так
как полагаю, что новый этюд дополнит «Жнеца» и лучше раскроет его замысел. «Жнец»
кажется написанным наспех, а рядом с этой вещью он будет выглядеть серьезной работой. Как
только полотно просохнет, вышлю его вместе с повторением «Спальни».
Если кто-нибудь зайдет посмотреть на мои этюды, очень прошу тебя показать ему оба
названных выше этюда одновременно по причине контраста их дополнительных цветов.
Кроме того, на этой неделе я написал «Вход в каменоломню», очень похожий на вещи
японцев. Ты, конечно, помнишь их рисунки, на которых там и сям разбросаны маленькие
деревца и пучки травы? У нас здесь бывают дни, когда природа великолепна, а осенние пейзажи
с точки зрения колорита просто неповторимы: зеленое небо, контрастирующее с зеленой,
оранжевой, желтой растительностью; земля всех оттенков фиолетового, выжженная трава и кое-
где оживленные в последний раз дождями растения, на которых вторично расцвели маленькие
цветы – фиолетовые, розовые, голубые, зеленые – словом, такое, что чертовски обидно не
суметь воспроизвести.
Здешнее небо напоминает сейчас наше, северное, но краски его в часы восхода и заката
разнообразней и чище. Оно – как у Жюля Дюпре или Зиема.
У меня готовы также два пейзажа – сад при убежище и самое убежище, причем
последнее выглядит на полотне очень приятно. Я пытался воссоздать пейзаж во всей его
подлинности, упростив его и подчеркнув неизменность, с которой сосны и купы кедров гордо
рисуются на фоне голубого неба.
Словом, если «Группа двадцати» вспомнит обо мне, хоть я и не жажду этого, я сумею
послать им кое-что красочное. Впрочем, важно для меня не это, а другое: один человек, намного
превосходящий меня, – я имею в виду Менье – написал боринажских откатчиц, и смену,
идущую на шахту, и заводы с красными крышами и черными трубами на фоне серого неба,
словом, все то, что мечтал сделать я, чувствуя, что это никем еще не сделано, хотя давно
должно было быть написано. Тем не менее и после него художники могут почерпнуть там еще
бесчисленное множество сюжетов. Им следовало бы спуститься в шахту и передать эффекты
света…
Понимаешь ли ты, какая долгая жизнь суждена фигурам Жюля Бретона, Бийе и других?
Они справились с трудностями, которые ставили перед ними модели, а это уже немало. Точно
так же долговечной будет и одна из картин Отто Вебера, относящаяся к лучшему (не
английскому) периоду его творчества. Одна ласточка не делает весны, новая идея не
зачеркивает уже созданные шедевры. Ужас положения импрессионистов в том, что их движение
на многие годы затормозилось из-за тех препятствий, с которыми победоносно справилось
предыдущее поколение, – из-за денежных затруднений и отсутствия моделей. Поэтому Бретон,
Бийе и другие с полным правом могут смеяться над ними и удивленно спрашивать: «Когда же
мы увидим ваших крестьян и крестьянок?» Я лично со стыдом признаю себя побежденным.
Я скопировал фиолетовую «Женщину с ребенком у камина» г-жи Дюмон-Бретон и
намерен продолжать копировать и дальше; таким образом у меня составится целая коллекция
копий, а когда она станет достаточно обширной и полной, я подарю ее какой-нибудь школе.
Спешу заверить тебя, что, получив следующую посылку, ты гораздо ближе, чем раньше,
познакомишься с Малыми Альпами, столь любезными доброму Тартарену. До сих пор, если не
считать полотна «Горы», они представали перед тобой лишь на заднем плане картин.
Сейчас у меня есть более серьезный этюд гор: дикое ущелье, где по каменному ложу
вьется узкий ручей.
Полотно целиком в фиолетовых тонах. Теперь я в состоянии сделать целую серию
этюдов, посвященных Малым Альпам, – я долго присматривался к ним и хорошо их изучил.
Помнишь прелестный пейзаж Монтичелли, который мы видели у Делабейрета, – скала с
деревом на фоне заката? Сейчас здесь сколько угодно таких сюжетов, и я непременно взялся бы
за них, если бы мне только разрешили выходить вечером за ворота…
Последние дни чувствую себя отлично. По-моему, г-н Пейрон прав, утверждая, что я не
сумасшедший в обычном смысле слова, так как в промежутках между приступами мыслю
абсолютно нормально и даже логичнее, чем раньше. Но приступы у меня ужасные: я полностью
теряю представление о реальности. Все это, естественно, побуждает меня работать не покладая
рук: ведь шахтер, которому постоянно грозит опасность, тоже торопится поскорее сделать все,
что в его силах.
По вечерам я просто подыхаю от скуки. Ей-богу, перспектива предстоящей зимы отнюдь
меня не веселит.
611
Частенько мною овладевает непреодолимая хандра. Чем нормальнее я себя чувствую,
чем хладнокровнее судит обо всем мой мозг, тем более безумной и противоречащей здравому
смыслу представляется мне моя затея с живописью, которая стоит нам таких денег и не
возмещает даже расходов на нее. В подобные минуты у меня на душе особенно горько: вся беда
в том, что в мои годы чертовски трудно менять ремесло.
В тех голландских газетах, которые ты приложил к репродукциям с Милле, я обнаружил
письма из Парижа, принадлежащие, по-моему, перу Исааксона. Они написаны очень тонко, и в
них угадывается автор, болезненная восприимчивость и исключительная нежность которого
невольно напоминают мне «Путевые картины» Г. Гейне.
Нет нужды говорить тебе, что я считаю чересчур преувеличенным его отзыв обо мне,
данный в одной из заметок.
Это лишний раз доказывает, что я был прав, когда не хотел, чтобы обо мне писали.
Кроме того, во всех этих статьях, изобилующих очень меткими замечаниями, чувствуется, на
мой взгляд, нечто болезненное.
Исааксон долго жил в Париже, где, как мне кажется, вел себя разумнее, чем я – не пил
и т. д.; тем не менее я ощущаю в его письмах ту же, столь знакомую мне по Парижу
нравственную усталость…
Сегодня утром начал «Землекопов» на полотне размером в 30.
А знаешь, повторение в цвете рисунков Милле может оказаться очень интересным
делом, из них легко составить совершенно исключительную коллекцию копий, вроде работ
Прево, копировавшего малоизвестные работы Гойи и Веласкеса для г-на Дориа.
Допускаю, что, занимаясь этим, я принесу больше пользы, чем даст моя собственная
живопись.
Начал работать над этюдом, изображающим палату буйнопомешанных в арльской
лечебнице. Однако в последние дни у меня кончился холст, и я совершил несколько долгих
прогулок по окрестностям. Начинаю глубже чувствовать природу, на лоне которой живу.
Думаю, что и позднее буду не раз еще возвращаться все к тем же провансальским мотивам. То,
что ты пишешь о Гийомене, очень верно: он нашел кое-что и довольствуется этим, не хватаясь
за что попало и сохраняя верность все тем же очень простым сюжетом, которые разрабатывает
все более метко и сильно. Ей-богу, это не порок, и меня глубоко пленяет присущая ему
искренность.
613
Ты очень меня порадовал репродукциями с Милле. Работаю над ними не покладая рук, и
это подбадривает меня: я уже начинал постепенно опускаться, не имея возможности видеть
произведения искусства. Закончил «Вечерний час», сейчас делаю «Землекопов» и «Человека,
надевающего куртку» на холстах в 30, а также «Сеятеля» меньшего размера. «Вечерний час»
выполнен в гамме от фиолетового до бледно-лилового, свет лампы – бледно-лимонный, огонь