Ван Гог. Письма

бодлеровского толка. Насколько я предпочитаю Домье этому господину!

«Благовещение», благая весть – но о чем? Я вижу фигуры ангелов, на мой взгляд,

весьма элегантных, террасу с двумя кипарисами, которые мне очень нравятся; в картине масса

воздуха, света. Но как только проходит первое впечатление, я спрашиваю себя, не

мистификация ли это, и все эти статисты мне уже больше ничего не говорят.

Но довольно! Надеюсь, ты понял: я жажду услышать, что ты делаешь такие вещи, как

твоя картина «Бретонки на лугу», находящаяся у Гогена, так дивно скомпонованная,

отличающаяся таким наивно изысканным колоритом.

А ты хочешь променять это – скажу прямо – на искусственность и притворство!

В прошлом году ты написал картину, по рассказам Гогена я представляю ее себе

примерно так: на траве переднего плана фигура девочки в белом или голубом платье; на втором

плане – опушка букового леса, почва усеяна красными опавшими листьями; картину

вертикально пересекают зелено-серые стволы.

Волосы, как я себе представляю, образуют цветовое пятно, необходимое в качестве

дополнения к белому платью: черные, если платье белое, и апельсиновые, если платье голубое.

До чего же, сказал я себе, прост мотив и как он умеет создавать изящество из ничего!

Гоген говорил мне и о другом мотиве: три дерева и ничего больше – эффект оранжевой

листвы на синем небе; но все резко подчеркнуто, решительно и откровенно разделено на планы

противоположных цветов. В добрый час!

И когда я сравниваю вот такое с твоим кошмарным «Христом в саду Гефсиманском»,

мне, ей-богу, делается грустно. Так вот, настоящим письмом я, в полный голос и не боясь

накричать на тебя во всю силу своих легких, снова требую: стань опять самим собой.

«Крестный путь» – ужасен. Разве гармоничны в нем цветовые пятна? Я не прощу тебе

банальности – именно банальности композиции. Когда Гоген жил в Арле я, как тебе известно,

раз или два позволил себе увлечься абстракцией – в «Колыбельной» и «Читательнице

романов», черной на фоне желтой полки с книгами. Тогда абстракция казалась мне

соблазнительной дорогой. Но эта дорога – заколдованная, милый мой: она сразу же упирается

в стену.

Не спорю: после жизни, полной смелых исканий и единоборства с природой, можно

рискнуть и на это; но что касается меня, я не желаю ломать себе голову над подобными вещами.

Весь год я работал с натуры, но думая ни об импрессионизме, ни о чем другом. Тем но менее я

еще раз дал себе волю и потянулся за звездами, которые оказались слишком велики, и вот снова

неудача. Теперь с меня довольно!

Итак, в настоящий момент я работаю над оливковыми деревьями, ищу различные

эффекты серого неба, противопоставленного желтой почве и зелено-черным пятнам листвы; в

другом случае земля и листва – лиловые, а небо желтое; потом земля красной охры, а небо

розово-зеленое. Что ж, меня это интересует больше, чем все вышеназванные абстракции.

Если я не писал тебе так долго, то лишь потому, что, борясь со своей болезнью и

стараясь успокоиться, я не имел желания спорить и считал все эти абстракции опасными для

себя. Когда спокойно продолжаешь работать, хорошие сюжеты приходят сами собой;

необходимо прежде всего вновь погрузиться в действительность, без заранее обдуманного

плана, без всех этих парижских предубеждений. Впрочем, я очень недоволен истекшим годом,

разве что он послужит прочным фундаментом для будущего. Я как мог проникся атмосферой

невысоких гор и оливковых рощ; посмотрим, что из этого выйдет. Мне не нужно ничего, кроме

нескольких клочков земли, колосящейся пшеницы, оливковой рощи, кипариса – его, кстати, не

так-то просто сделать.

Я спрашиваю тебя, любителя и знатока примитивов, почему ты, как мне кажется, не

знаешь Джотто? Мы с Гогеном видели еще одну его маленькую работу в Монпелье – смерть

какой-то святой. Выражение ее страданий и экстаза настолько человечно, зритель настолько

разделяет ее эмоции, что весь XIX век как бы чувствуется и присутствует в картине.

Если бы я своими глазами увидел твои картины, колорит их, пожалуй, привел бы меня в

восторг, несмотря ни на что. Но это касается только твоих портретов, причем таких, которые

сделаны тщательно. Портреты – вот что тебе полезно, вот уж где настоящий ты!

Вот описание одной картины, которая сейчас передо мной: вид парка вокруг лечебницы,

где я нахожусь. Направо – серая терраса, часть дома; налево – несколько кустов отцветших

роз и земля – красная охра, – выжженная солнцем, устланная опавшими иглами сосен. Эта

окраина парка окружена высокими соснами; стволы и ветви – красная охра, хвоя – зеленый,

омраченный смесью с черным. Эти высокие деревья вырисовываются на вечернем небе с

лиловыми прожилками на желтом фоне; желтое вверху переходит в розовое, затем в зеленое.

Замыкает вид стена (опять красная охра), а над ней – фиолетовый и охристо-желтый холм.

Гигантский ствол первого дерева расщеплен молнией и опилен, но одним из боковых суков

возносится вверх и низвергается вниз каскадом темно-зеленых ветвей. Этот исполин, мрачный,

как поверженный титан, контрастирует (если смотреть на него как на живое существо) с