Vanitas vanitatum et omnia vanitas!

Вотъ такъ память! Но я, такъ сказать, нить разсказа прервалъ, это у меня отъ непривычки; у васъ тамъ, у литераторовъ, все кругло выходитъ, періодами этакими; ну, а съ насъ нечего взыскивать. Ну-съ, итакъ, я остановился на докладахъ.

— Вотъ-съ, — говорю я Іакову Васильевичу:- просьбы о вспомоществованіи.

— Ну ихъ! У насъ самихъ денегъ нтъ. Отослать къ митрополиту.

— А это вотъ по подрядамъ.

— Отложите, это я самъ ночью просмотрю.

— Чиновникъ Прохоровъ проситъ о замщеніи его сына на службу.

— Куда его помстить? На шею себ, что ли? Дуракъ, тридцать лтъ прослужилъ, а не знаетъ, что безъ вакансіи нельзя принимать на службу.

— Онъ на мсто Малышева проситъ его замстить.

— Что вы мн толкуете на мсто Малышева! На мсто Малышева пришлетъ Марья Николаевна Сухощаво-Терпухова; сами же вы ея письмо вчера читали… Ну, все?

— Все-съ.

— Уфъ! экъ мы провозились съ вами! Недолго, недолго выдержатъ мои силы, — проговоритъ онъ со вздохомъ и станетъ одваться, знаетъ, что въ пріемной уже ждутъ его или важные гости, съ визитами пріхавшіе, или просители, жмущіеся другъ къ другу, точно стадо овецъ передъ бурей. А тамъ еще въ канцелярію надо захать, визиты необходимые сдлать, на обдъ равныхъ себ пригласить, въ опер или въ клуб показаться, чтобы люди не назвали скрягой и чтобы жен одной не здить, какъ брошенной; приходится и о дтяхъ позаботиться: однимъ гувернера нанять, другимъ мсто приличное достать. Ужъ о мелочныхъ заботахъ, въ род выдачи жалованья прислуг, покупки нарядовъ для жены, заказа экипажей и мебели, я не говорю. Но вдь на такомъ мст, на какомъ стоялъ Іаковъ Васильевичъ, и сервировка стола, не говоря о чемъ-нибудь боле значительномъ, требовала личнаго надзора. Офиціанты тамъ или дворецкіе взяли бы и накрыли бы столъ по-своему, наваливъ зря всякаго серебра, такъ что какая-нибудь чаша-ренессансъ подл русскаго серебрянаго бурака съ солью стала бы: ну, и вышелъ бы не сервированный столъ, а складочный магазинъ аукціонной камеры, гд, конечно, все равно, если помпейская ваза стоить рядомъ съ старымъ корытомъ: нищета, значитъ, всхъ въ одну яму сажаетъ!.. Да-съ, долженъ былъ Іаковъ Васильевичъ, по своему блестящему положенію, и въ эти мелочи входить и, какъ геній, везд онъ былъ на своемъ мст. Выйдетъ онъ передъ обдомъ въ столовую, сощуритъ глаза и говоритъ:

— Долой приборы! Узко накрыли. Дамамъ сидть нельзя будетъ. Широкую вставку вложить. Это зачмъ вы русскія ложки положили? Подать англійское серебро! Петръ, ты неровно приборы поставилъ.

— Кажется, ровно, — вздумаетъ спорить Петръ.

— Говорятъ теб, что неровно! Подай салфетку! — возьметъ Іаковъ Васильевичъ салфетку и начнетъ мрять, выйдетъ, что онъ правъ. — Вотъ видишь, негодяй! — швырнетъ баринъ скомканную салфетку въ лицо Петра.

Безстыжій народъ, эти лакеи! Могли бы, кажется, понять, что кто-нибудь другой, ошибется, а не ихъ баринъ со своимъ глазомромъ. Фельдмаршаломъ бы ему быть! Если бы, примрно, разсказать какому-нибудь сапожнику, что человкъ можетъ передлать вс эти дла одинъ, то онъ только усмхнулся бы, да подумалъ, что ему очки въ глаза втираютъ, небылицу разсказываютъ, потому что у него, у сапожника, и все-то дло сапоги сшить, въ праздникъ пьянымъ, какъ сапожнику, напиться, да жену побить. Не велика, кажется, работа, а онъ и отъ нея охаетъ и за дтьми присмотрть не можетъ, жалуется, что они отъ рукъ отбились. Конечно, какому-нибудь сапожнику по этому по самому и не бывать государственнымъ человкомъ, а долженъ онъ и то за великое счастье считать, что дала ему судьба возможность отличиться, хорошіе сапоги на государственныхъ людей шить, чтобы эти люди своихъ ногъ не промачивали, мозолей, съ позволенія сказать, не натирали и драгоцннаго здоровья не губили. Что — сапожникъ! И вы, любезный Василій Васильевичъ, и вы, почтеннйшая Марья Васильевна, могу васъ уврить при всемъ моемъ уваженіи къ вамъ, не только не исполнили бы трудовъ Іакова Васильевича, но просто отъ одного его присутствія почувствовали бы нкій трепетъ. Часто я, бывало, любовался, когда Іаковъ Васильевичъ въ своей щегольской карет по Невскому мчался, или когда онъ входилъ въ канцелярію: осанка этакая гордая, поступь величественная, вс ему кланяются, дохнуть никто не сметъ; иному чихнуть хочется, и того не сметъ; а онъ идетъ въ свой кабинетъ, едва склоняя голову, если встртить кого изъ начальниковъ отдленія. Бывало, вс около того увиваются, кого онъ осчастливитъ пожатіемъ руки… И вотъ, если бы меня на мст убили въ то время, когда онъ держалъ въ своихъ рукахъ, въ нкоторомъ род, судьбу десятковъ людей, такъ я не поврилъ бы, что этакій дубъ можетъ свалиться и отчего свалиться? — сказать страшно!