Ванька-ротный

Теперь солдат, стоявший на посту, отойдя от двери, разрешил мне приблизиться к себе, сделав молча знак рукой. Но я остался стоять на месте, снял меховые варежки и стал общипывать прилипшие к меху соломинки. Через некоторое время в дверях показалась милашка. Молодая девка в военной форме, сшитой из офицерской шерсти с погонами старшего сержанта и с двумя медалями «За отвагу». Она в упор посмотрела на меня, хмыкнула под нос, скривила кислую рожу |гримасу на лице|. «Вшивый капитанишка, потертый и испачканный в земле фронтовик!» — было написано на её лице. Не то, что наши штабные из корпуса штаба армии! У этого что? Кроме вшей за душой нет ничего. А наши гладкие, чистые, сытые и всегда изысканные. А этот в замазанном полушубке, худой и небритый. Она повернулась на каблуках и виляя задницей скрылась в проходе |бункера|.

— Хозяйка бункера! — подумал я. — Вышла от лени и от скуки на капитана-окопника поглазеть. Вот стерва! Вроде как моя сестра, на фронте подцепила себе женатого со званием майора.

Я повернулся, осмотрел пустую сторону оврага. Тут из-под снега торчало какое-то бревно. Я сбил с него варежкой снег, сел, завернул из газетной бумаги махорки, прикурил и продолжал наблюдать за обитателями |оврага| командного пункта.

Прошло ещё несколько минут |некоторое время|. Дощатая дверь снова со скрипом открылась, часовой подпрыгнул и замер на месте, он вытянул шею и закатил кверху глаза. На пороге стоял молодцеватого вида подполковник.

— Вы пакет передали |принесли|? — обратился он мягким и певучим голосом ко мне.

Я встал, козырнул и сказал:

— Так точно!

— Вам, капитан, придется несколько дней подождать! Генерал-лейтенант Безуглый сейчас в отъезде. Вернется не раньше конца недели. Куда же на это время мне вас деть? — сказал он вполне дружелюбно. — В штабном блиндаже места для вас свободного нет. Вы и сами понимаете, посторонним лицам у нас на КП нельзя находиться. Помещение для посетителей у нас не предусмотрено. Кругом, видите, снег и голые склоны оврага.

— А вот здесь мне можно? Здесь, кажется, пусто? — показал я на занесенный снегом перекрытый бревнами стрелковый окоп.

— Это пулеметный окоп на случай десанта и круговой обороны. Здесь кроме навеса из бревен и снега нет ничего. Вы сами видите, что эта накрытая бревнами дыра для жилья не годится. В ней даже железной печки нет и вход не завешен. Ячейка продувается с двух сторон. И устроить вас совсем некуда.

— Я устроюсь сам! Разрешите с коновязи охапки две сена или соломы взять.

— Берите! Сколько хотите! Если устроитесь, то питаться будете у нашего повара на кухне. Сдадите ему аттестат. Но учтите! На холоде вам придется пробыть не меньше недели! Я хотел вас отправить в одну транспортную часть. Она стоит здесь не далеко.

Подполковник поёжился, подошел к заброшенному окопу, заглянул осторожно во внутрь, отпрянул назад и покачал головой.

— Ну, знаете! Я вас сюда не посылал! Это вы сами выбрали, если разговор такой зайдет! — сказал он задумчиво.

Сказал и удалился |обратно| в бункер.

Утром на следующий день все, кто выходили из бункера, поглядывали в мою сторону на снежный промерзлый окоп, прикидывая мысленно, жив ли я там. Они, одетые в полушубки, вылезали из натопленного бункера, потому что в овраге, на воздухе, было довольно зимно и холодно, но нужно. Они направлялись к повару и там, усевшись за стол, получали утренний завтрак. Повар, узнав от штабных, что в промерзлом окопе поселился живой капитан, после завтрака пришел полюбопытствовать. Повар, простой солдат, постоял, посмотрел на мою обитель, нагнулся в проходе и посмотрел вовнутрь. Я лежал на дне, подстелив под себя пару охапок сена.

— Иди! — сказал он. — Дам тебе мешковину! Завесишь проход!

Я поднялся и пошел следом за ним. Амбразуру я закрыл пустыми ящиками, щели заткнул сеном |и присыпал их сверху снегом|. В проходе повесил распоротый мешок. У меня получилась отдельная однокомнатная квартира с лежанкой на дне окопа на мягкой подстилке и одеялом из нескольких скрепленных проволокою мешков. Это была по моим фронтовым понятиям царская постель. О такой постели может только мечтать настоящий окопник. В моей кибитке с промерзшими стенами было исключительно тихо, уютно и тепло. Под боком взбитое пахучее сено, сверху мешковина — ложись и умирай! Блаженство и рай!

Чистый морозный воздух, никакой тебе стрельбы, ни вызовов, тебя не требуют к телефону, никакой тебе матерщины командира полка. Такая небесная благодать, что сам Христос в исподних мог позавидовать мне. Сверху, говорят, он все грехи наши видит. Никто меня тут не трогает, не обругивает и не кричит. Спи сколько влезет. Слышал я здесь один только окрик, когда повар-солдат кликал меня на обед.

— Эй, капитан! На завтрак |давай| иди!

Даже слышать такие слова было неприлично. Завтрак, считай, подадут из трех блюд!