Ванька-ротный

Сначала селедочка с лучком на постном масле, потом картошечка тушеная с мясцом и сладкий чай в накладку. Сахару сколько хочешь клади. Хлеб не мерзлый, |как у нас,| а мягкий и свежий. С армейской пекарни каждый день поступал.

Тепло в моем понятии — это не жар раскаленной печки. Тепло — это когда оно сидит внутри тебя. Когда оно в самом человеке после сытной еды шевелится. Когда не бегают мурашки по спине и не застывает костный мозг в переохлажденном позвоночнике, когда на губах и в руках нет противной дрожи |никакой|.

После завтрака вернешься к себе, придешь, ляжешь, пошевелишь какой-нибудь частью тела — под боком мягко и тепло. Лежишь и чувствуешь тонкий запах зеленой травки и льняной мешковины. Закроешь глаза и как будто видишь над собой светлое небо, дух полевых цветов и дурманящий запах трепанного льна. От запахов душа заболит, от сладостных воспоминаний заноет |у тебя в пятки ушла|. Нам, окопникам, и малое кажется раем. А этим штабным невдомек, как и в каких условиях воюют их братья-славяне |и окопные младшие офицеры|. Они о войне судят по себе. Я вполне был укрыт от холода и у меня впереди была целая неделя. Ровно семь дней, то есть столько, сколько я прогулял. Какая-то семерка вертелась за моей спиной, хотя я был истинно русским человеком, а не каким-то пархатым евреем.

Командный бункер располагался справа от моей берлоги. Левее, как я уже говорил, находился навес для повара, кухня, склад и конюшня. Мне до кухни рукой подать. А штабным надо было идти мимо меня на завтрак, обед и ужин. Здесь по утоптанной тропе ходили два полковника, подполковник и несколько майоров. Вечером после всех я, как обычно, явился к повару за своей порцией похлебки из лапши. Старик посмотрел на меня сердито и покачал головой. Потом он постоял, подумал о чем-то и велел мне на ужин явиться через час.

— Ступай, погуляй! У штабных сейчас променаж после ужина перед сном. Штабные уйдут, тогда ты и приходи. Расскажешь мне про войну! Поужинаем вместе!

Мне было не к спеху. Я пришел через час, как он сказал. Старик достал два стакана, протер их полотенцем, висевшим за поясом, и налил в них из бутылки. Он пошел куда-то, принес высокую, квадратную банку американского бекона и предложил выпить.

— Ты не стесняйся! Московская с белой головкой! Хлебать лапшу мы с тобой сегодня не будем, закусим беконом. Пробовал когда? Вот на вилку цепляй и к верху тащи.

Мы сидели за столом, он наливал понемногу, мы закусывали беконом, и я рассказывал про окопы, про солдат и про войну. Должен сказать, что ничего вкуснее бекона, ничего подобного не пробовал. Длинные плоские полоски были необыкновенно вкусны. Так казалось мне тогда. Кругом была разруха и голод. Бекон остался в моей памяти, как райская еда. Я рассказал ему про войну, про то, как живут, воюют и умирают простые солдаты, про то, как я и за что сюда попал.

— Первый раз вижу живого человека, как он может спокойно спать в мерзлой земле. Вот, думаю, с фронта человек, не чета нашим штабным чистоплюям. Слышал я во время обеда подполковник рассказывал про тебя. Все удивлялись, как ты сам добровольно попросил разрешения жить и спать в пулеметном голом гнезде. Думали все, что ты в первую ночь замерзнешь, отдашь здесь концы.

Через неделю, наконец, явился сам хозяин. Повар поманил меня пальцем и сказал, не отрываясь от работы:

— Ты теперь сюда вместе со всеми ходи! Видишь, «сам» приехал! Понял!

— Я тебя отец с полуслова понял. Спасибо за прошлое!

В тот день меня к генералу не вызывали |к вечеру меня вызвали к генералу|. Я ждал этого вызова каждую минуту. Хлопнет дверь, и я думаю, что идут за мной. Сейчас позовут и будет решаться моя судьба и биография. Время как бы остановилось. Прошла ночь, наступил рассвет, штабные пошли на завтрак. Меня никто не вызывал. День прошел, а меня по-прежнему не трогали. И только к вечеру подполковник, возвращаясь с ужина, окликнул меня.

— Я докладывал про тебя генералу, он сказал: пусть подождет. Завтра утром он вызовет тебя. Будь на месте, я тебя позову.

Подполковник ушел, а я пошел в свою дыру готовиться к вызову. Я долго ворочался и многое передумал. Далеко за полночь я незаметно уснул.

Ночью я открыл глаза, поднялся и вышел. Над головой висело чистое звездное небо. Часовой топтался на месте, постукивал сапогами, переступал с ноги на ногу. Вот языка брать! Проще делать нечего! Пока он руки высунет из рукавов на него можно мешок пустой набросить, завязать по бокам и на шее верёвочкой перетянуть. Веди его, куда хочешь. А если ему петлю на шею накинуть, можно в пулеметный окоп завести, за столб, как ишака, привязать |и подтянуть к амбразуре|. Стоять будет и не рыпнется. С остальными дальше всё элементарно и просто пойдет. Заходишь в бункер и по одному уколом ножичка |в горло, чтобы не пикнул|. А там и дощатая дверь, где хозяин лежит, обняв милашку. Им только сказать |надо|:

— Встаньте лицом к стене и руки на голову.