Varia

[…] Главным направлением моей деятельности во все времена были лекции. Кроме того, серьезное значение и довольно значительное влияние имели мои газетные полемические статьи, направленные против существовавших в те времена, не исчезнувших и теперь, разновидностей вульгарного марксизма. Ему, увы, всегда принадлежали самые сильные позиции. И то, что в тридцатых годах была пробита довольно широкая брешь, не будет забыто. Из моих статей стоит прочесть «Ленинизм и художественная критика» («Литературная газета», 1936, 20 января). Последовавшая за ней литературная дискуссия, очень свирепая, будет со временем переиздана, но она требует некоторых комментариев. Ее маратовский тон, вытекавший из безусловных требований обстановки, современному читателю будет непонятен. Более доступная в этом отношении другая дискуссия (1940 г.), которая была прелюдией к закрытию журнала «Литературный критик» и закончилась бы еще хуже для Вашего покорного слуги, если бы не война. Мои статьи в этой дискуссии – «Надоело» («ЛГ», 1940, 10 января) и «В чем сущность спора?» (там же, 15 февраля). Остальные статьи напечатаны не были. Стоит прочесть, однако, и статьи других авторов, как моего, так и противоположного направления. Нужно только иметь в виду, что в статьях наших противников цитаты самым безбожным образом фальсифицированы. Для полной информации насчет того, каковы были дела автора этих строк, стоит прочесть статью А. Фадеева в «Литературной газете» за 1953 год, конец марта (число не помню)³². Остальное дополнит воображение.[…]

Рассказывал Твардовский:

После моей статьи о Мариэтте Шагинян в редакцию «Нового мира» прибежал взволнованный Чуковский (мы были тогда с ним почти незнакомы).

– Снимите скорее все эти портреты! (У Твардовского висели все великие критики XIX века, и не только критики).

– Повесьте один-единственный!

Я было уже забыл об этом эпизоде³³. Вспомнила Лида³⁴ в разговоре с И.Л. Фейнбергом³⁵, который рассказывал о том, что его со страстью расспрашивал обо мне Асеев. «Кто это? Какого он возраста?»

Асеев звонил мне, и мы встречались. Он спрашивает:

1. – В чем состоит ваше обычное занятие?

2. – Я поп, требы отправляю.

3. – Вы архипоп!

Этим он хотел, кажется, выразить какое-то мое особое если не коварство, то сложное отношение к «наличному бытию».

15. XI.75.

Иногда я испытываю зависть к людям тех видов деятельности – практиков или ученых, – которые как бы не вызывают сомнений, дают реальные результаты, хотя бы и малые…

Иногда же мне кажется, что их деятельность – худший академизм, самоослепление, уход от жизни, словом – все, что мы критически приписываем себе.

Труд, труд, практика…

Хороший способ заслонить от самих себя смысл действительной жизни. Иная теория более практика, чем сама практика. Но я не хотел бы отсюда сделать вывод в духе «Франкфуртской школы», которая все же [нрзб.] права по отношению к «erhaltende» Praxis (в гегелевском смысле слова).

Нельзя ли провести дифференциальное сечение?

Какая теория может быть выше практики? Какой практики? И она все же хороша как практика sui generis. И не настаивайте слишком на этом sui generis.

Я люблю либералов, когда их не жалуют, и ортодоксов, когда у них руки коротки.

На фронте я встречался с Женькой Долматовским, на которого раньше смотрел как на пустое место, а здесь он был на десять голов выше меня. Не по храбрости, разумеется. Ему принадлежало гениальное изречение: «Ты не понимаешь, что в наши дни поэт – это государственный деятель!» И в самом деле, каково государство, таков и деятель. Он же сказал мне: «У тебя нет стиля поведения». И верно – у меня нет стиля поведения, как нет и почерка. У него-то «стиль» был. Что же касается поэзии, то Байрон произносил свои речи на заседании палаты лордов в прозе, а у нас Лебедев-Кумач – в стихах.

Комплекс Хемингуэя – когда обе стороны представляются если не одинаково дурными, то приблизительно. См. к «теории тождеств»³⁶.

Распалась цепь великая,
Распалась и ударила
Одним концом по барину,
Другим – по мужику.

И здорово ударила по мужику, но тем более снова по барину, в том числе и по новому барину… 1937 г.

Наша задача, моя задача

Наша задача состоит в том, чтобы связать концы порванной нити. Мы ничего другого не можем сделать. Но если мы сделаем это, мы сделаем все и будем достойны своей роли, своей миссии. Повсюду порванные нити! Даже внутри самого революционного движения, чья задача до некоторой степени состоит в том, чтобы порвать старую нить… Разве сталинщина – это не разрыв революционной нити, хотя эта нить, как уже было сказано, сама предполагает разрыв?

Разрыв в искусстве, разрыв нравственный, разрыв в теоретическом мышлении. Всюду «одни концы». Да где они? Дайте их, чтобы можно было их связать.

12 мая 1980 г. Больница. Consolatio³⁷.

1. «Все может надоесть, кроме понимания» (приписывают Вергилию).