Variant (СИ)

Собственно, одежда ее и Кристин уже совершенно пропиталась темно-вишенвым, и можно было сказать, что обе они стали «девушками в красном»… Тем контрастнее смотрелась на ней эта ослепительно посверкивающая дымка.

Фата? Мантия? Это было невыносимо.

«Какая фата, если в доме горе?..»

«Какое горе, мама, кого ты хоронишь?»

«Не знаю, детка… Мне очень больно».

«Я хочу второй шанс, мама».

«Не понимаю…»

Теплая волна поднялась к сердцу, к солнечному сплетению.

«Поделись молочной силой, мама!»

«Молочная сила». Сила руны Беркана. Сила матерей и младенцев. Созидающая, очищающая, защищающая. Не агрессивная, но сметающая все на своем пути, ради продолжения маленькой жизни. Всегда жертвенная, не ожидающая награды, растапливающая самые каменные и мертвые сердца.

«Знаю, что ты хочешь сделать, детка. Я согласна. А ты, Крис?»

Тихое «да» потонуло в треске грозового разряда…

Покрывало Олив вспыхнуло ослепительно ярко, фигуры Футарка влились в свечение, оставив внутри только троих.

Эгиль и Цинна, отброшенные к облитому дождем стеклу, и скованные неподвижностью, вынуждены были только наблюдать. Хотя через несколько секунд сквозь столб света уже нельзя было ничего различить.

Внезапно внутри что-то взорвалось, свет стал ярко-алым, затем — все исчезло, и включилось аварийное освещение. Картина, представшая их глазам, заставила Цинну произнести банальное

— Ради такого стоило вернуться!

Хотеть значит мочь. Глава 20.

Любовь — это глагол. И означает действие.

Цинна был прав — им действительно не дали насладиться друг другом.

О том, что псы Демиурга уже почти у порога, знали оба — оставалось только ждать. Но эти несколько часов в сюрреалистичной роскоши нью-йоркского пентхауса для новобрачных сблизили их больше, чем все предыдущие ночи и дни.

В этом, почти театральном великолепии, среди шелков, ковров и канделябров, Северянин поймал себя на мысли, что только теперь начинает принимать всерьез свою новую жизнь. По-настоящему всерьез — так, как веками не-мертвые принимают окончательную смерть. Его долгое существование в череде эпох стало вдруг казаться ненатуральным, словно все происходило на сцене или на экране.

И посреди всей этой мишуры единственным настоящим были его женщина с го ребенком во чреве и то чувство, которое он испытывал к ней.

К ним обеим…

Речь шла не о любви, вернее — не только о любви. Хотя, именно она, поначалу принятая им за сексуальное притяжение и любопытство, азарт обольщения и ревность собственника, заставляла трепетать его мертвое сердце при одной мысли об этой смертной. Викинг тогда даже стал видеть сны, как при жизни, словно это он сам был одурманен афродизиаком крови вампира.

Это было ново, забавно и очень развлекало. Пока Арн не осознал, что чувствует, как живой. И больше того — чувствует себя живым!

Не человеком, нет. Человек не обладал и десятой долей восприятия и возможностей, доступных вампиру.

Но в том-то и состоял парадокс! Не-мертвые видели этот мир гораздо полнее и многограннее, но не могли насладиться им так, как люди — эмоционально, трепетно, всем сердцем… Именно эта способность к нему и вернулась.

С появлением в его не-жизни маленькой упрямой провинциалки, оказавшейся удивительным и загадочным существом, его мир изменился. Вампир испытал многое из того, чего желал и страшился — и все это неразрывно было связано с Олив. Она нарушила привычное существование вечного викинга, поплатившись за это потерей собственного мира.

Золотоволосая солнечная девочка не захотела вписываться в стандартную схему взаимоотношений с вампирами, становясь любовницей выбравшего ее более сильного и древнего, со всеми вытекающими последствиями. Ее не устраивало, что у влюбленной в пьющего кровь есть только два варианта завершения недолгой жизни: обычная смерть или смерть с обращением. И, поскольку терять ей было нечего, фея поднапряглась и перевернула все с ног на голову, чудесным образом изменив своих любимых и создав свой мир.

Магия взбалмошной феечки чудесным образом стала сильнее вампирской крови и жажды Зверя, потому что ее кровь оказалась для не-мертвых не просто желанным десертом, а мощным катализатором их трансформации! И вкусившие ее попались на собственную удочку, потому что совершенно не были готовы к такому повороту событий.

Первым оказался он — тысячелетний викинг Рорик Арнбьорн, прозванный Северянином. Древний вампир, полюбивший смертную и не решившийся ее обратить, получивший за это в подарок солнечный свет, новую реальность и возможность стать отцом…

Хотя… нет. Как раз первым-то Арн и не был.