Варианты Морозова. Стеклянная стена

А тревога не проходила. Кто его знает, может, что-то есть в этих Жениных гороскопах, сравнивающих Зимина с клоуном, который заставляет публику смеяться, когда к его собственным глазам подступают слезы?.. Может быть, и так. А впрочем, какая разница? Пусть будет что будет, Зимин доиграет до конца, и никакая чертовщина не помешает ему узнать, что ожидает его.

Он отодвинул сводку и газету с репортажем. Бог весть почему, он повысил Морозова, уступив Рымкевичу. Морозов стойкий человек, но сколько в нем гордыни! С ним будет очень неудобно работать…

— Халдеева ко мне! — объявил он по селектору.

— Халдеев в шахте, — ответили ему.

— Как только выедет, ко мне!

Морозов уважал свое мнение, он будет твердо держаться за него и, должно быть, ни перед чем не согнется. Каково иметь такого в подчиненных? Но Зимин вчера получил от него памятный урок борьбы за существование без страха и злобы.

Он как будто остановился и оглянулся на всю жизнь и увидел, что свои годы провел на бегу, торопясь, задумываясь только о производстве и не замечая в себе человека. А этот человек был. И вчера у Рымкевича он невольно поставил себя на место Морозова, чтобы осудить зло и несправедливость, которые раскрылись у него на глазах.

От этого благородного бесполезного вмешательства Зимин испуганно шарахнулся в сторону, испытывая стыд и удивление собой.

Спустя сутки он все же понял, что самым реальным фактом была именно эта жалкая попытка быть на стороне слабого против сильного. Не вся попытка, но первый ее порыв, на миг освободивший Зимина. Остальное перечеркнул удар Рымкевича. То, во имя чего Зимин был двоедушен, сегодня потеряло смысл.

А что же осталось? Досада? Раскаяние? Неловкость практического деятеля, обладавшего неразвитым нравственным чувством? Да еще сознание того, что теперь он вряд ли когда-нибудь сможет быть другим в новой встрече с Рымкевичем?

Неужели Зимин должен был повториться — с Назаровым Виктором Даниловичем?

Загудел зуммер селектора.

— Халдеев, — сказал голос Халдеева. — Вызывали?

— Срочно ко мне! — распорядился Зимин.

— Через десять минут буду.

— Быстрей не можешь?

— Хорошо.

«Эх ты, Кивало-Кивало, — подумал Зимин. — Обмишурился!»

Халдеев явился через пятнадцать минут. Он был в темном костюме, светло-синей рубахе, волосы мокрые, сохранившие от расчески форму стекловидных узких прядок. Его строгая одежда резко отличалась от залоснившейся синтетической пары Зимина. В этом был какой-то вызов, рождающийся из проигрышного сравнения. Главный инженер казался спокойным, обновленным, неуязвимым.

— Как там? — спросил Зимин.

— Все нормально, — ответил Халдеев, садясь к столу. — Сегодня будем с плюсом тонн в сто.

— Вчера я имел счастье читать твою докладную. Почему ты лукавишь за моей спиной?

— Вы бы ее задержали.

— Задержал? — как будто изумился Зимин. — Чтобы я задержал? Плохо ты меня знаешь, дружок, а оттого и плохо про меня думаешь.

— О вас я думаю ни плохо, ни хорошо. В той обстановке, в которой мы карабкаемся, у любого начальника шахты хватит благоразумия не лезть с прожектами. Но мне простительно. Во-первых, я выступаю как частное лицо. Во-вторых, не подставляю вас: если Рымкевич вздумает вставить вам лыко в строку, вы всегда ответите, что Халдеев еще неопытный производственник и действовал самочинно.

Он говорил убедительно, с обычным твердым выражением лица, и Зимин, сам любивший поактерствовать, не мог понять, почему его главный инженер, безответный Кивало, вдруг так хорошо держится?

Герман Викторович Халдеев (тридцати шести лет, русский‚ образование высшее, прежнее место работы — ответственный работник производственного отдела треста, женат, двое детей. Жена — учительница начальных классов) знал, что он нужен Зимину прежде всего своим кабинетным опытом и не уважаем Зиминым из-за этого опыта. Но что он мог изменить, если обычай искать удобный путь для выполнения чужих приказов сформировал его настойчивым, терпеливым и совсем неспособным самостоятельно идти без поводыря. Это был человек с чувством долга, без честолюбия, без ясной житейской программы. Его записка была делом идеалиста, решившего одним махом разрешить все проблемы: утвердить себе цель, поправить обстановку на шахте и такой переменой обстоятельств защититься от Зимина, который все большо терял уверенность в себе.

И если бы Зимин знал, с кем имеет дело, он бы понял, что Халдеев никакой не карьерист, не лукавец, а простенький мужичок.

— У Рымкевича кровоизлияние в мозг, — сказал Зимин. — Его оценку нашим действиям мы уже вряд ли узнаем.

— Почему кровоизлияние? — спросил Халдеев, потом отвернулся и вздохнул.

Зимин молча смотрел, как тот снимает очки и протирает платком стекла. «Это перечеркивает и его надежды, — подумал он. — Во всяком случае, с запиской он проиграл».

— Что говорят врачи? — спросил Халдеев.

— Все решится не сегодня завтра.

Халдеев снова стал протирать очки, а Зимин смотрел на него, пока ему не надоело.

— Тебя следовало бы проучить, да почему-то нет на это настроения, — сказал Сергей Максимович. — Принеси второй экземпляр своего опуса, вместе поработаем.

Халдеев ничего не ответил.