Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Он всегда заступался за тебя, — вымолвил Зимин. — Мне его тоже жалко… Теперь придет вместо него какой-нибудь чистоплюй, с ним хлебнем.

— Хлебнем, — согласился Халдеев и встал. Его лицо снова приобрело обычную твердость. — Сейчас принесу второй экземпляр.

«Наверное, его снимут», — как-то механически подумал он о Зимине.

Морозов считал Зимина слабым руководителем, лишенным страсти и упорства. Но, рассуждая серьезно, он не замечал одного противоречивого обстоятельства, которое должно было бы разрушить жесткие следствия оценки «плохой — хороший».

Зимин был слабым руководителем потому, что полагал, будто успех дела зависит лишь от таких же руководителей, как и он сам; он видел в Рымкевиче, Назарове, Халдееве, Грекове и еще в десятках связанных с ним инженеров некую замкнутую систему, действующую по своим внутренним законам; его личная карьера зависела от выполнения этих законов.

Наверное, ему не могло не повезти, ибо он следовал здравому практическому опыту.

На самом деле он был слабым руководителем не потому, что действовал по неправильным законам. Нет, они таковыми не являлись, но были узкими маленькими правилами управленческой иерархии, которые требовалось знать и забыть тотчас, когда начиналась работа.

При всем своем азарте и подвижности Зимин был бесплоден, давно не понимая тех, кто стоял вне его круга. Вот что делало его слабым руководителем.

…Сдав Тимохину смену, Морозов остался в нарядной, чтобы подготовить для бухгалтерии документы. Он знал об ударе Рымкевича, но весть совсем не задела его. «Ну что ж, — вскользь подумал он. — Он свое прожил…»

Константин не остыл от сегодняшней гонки, еще грохотавшей в нем своими сумеречными образами. Он по-прежнему ощущал давление каменного неба, рев комбайна и странную жалость к новому машинисту Кердоде. Он помнил какие-то неразличимые слова, выкрикнутые Кердодой и заглушенные железом. Морозову было жалко машиниста и когда тот неуверенно и с оглядкой на Лебеденко медленно запускал механизм, и когда вдруг включил максимальную скорость, от которой могли расплавиться победитовые резцы. Но вот не расплавились…

Морозов подумал, что еще вчера у него было два пути, а нынче остался один и что Рымкевич умирает.

«Годи, казаченьки, горе горевать! — мелькнуло у него невесть откуда возникшее воспоминание. — Кажется, так выкрикивал Кердода. Разве он пел? Но под землей не поют!»

Он стал отмечать рабочие дни своих шахтеров, дошел до фамилии футболиста Акульшина и заколебался. Что было делать?

«Зачем это мне? — спросил он себя. — Какой из меня герой? Никому от этого лучше не станет. В счастливый конец я не верю».

Морозов ничего не решил и принялся оформлять наряды других шахтеров.

«Да, все правильно, — возразил он. — Но что взяло жизнь Рымкевича? Он умирает в больнице и обдумывает прошлое. Он должен мучиться, потому что никогда не сумеет ничего исправить. Все останется так, как есть».

А отец Морозова умер легко и быстро. Издерганный сельский строитель, бывший горный инженер, бывший радист, он так ничего и не смог выполнить.

Константин улыбнулся, заметив, что, пока он раздумывал, рука сама вывела против фамилии футболиста — «прогул». Он хотел было зачеркнуть, а вместо этого написал то же самое против другой фамилии. «Черная касса» прогорела, — сказал он себе, отпер сейф и сунул бумаги рядом с недопитой бутылкой коньяка. — Я начинаю хорошо. Лучше не бывает».

…Ранняя смерть отняла у Петра Григорьевича Морозова возможность передать сыну опыт своей жизни, и однажды, листая записную книжку, в которой быстрым четким почерком были записаны номера телефонов, три или четыре современных анекдота и несколько афоризмов, Константин как бы заново прочитал: «Вольтер. Рука отцов чеканит в сердцах детей узор, что позже духом станет, что будет углублен», а прочитав, понял, что эти строки, оставленные рукой, которой уже нет на свете, дышат горькой тревогой; наверное, отец чувствовал свою вину... Возвращаясь назад, можно найти подтверждение какому-то смущению Петра Григорьевича перед Константином и даже явной слабости, но ведь только — возвращаясь и домысливая. А как оно было на самом деле, кто скажет? Почему он не женился во второй раз и лгал, говоря, что срочно уезжает в ночь на воскресенье в командировку, хотя какая могла быть работа в выходной день…

Бабушка тогда озабоченно смотрела на Костю, боясь, что он не поверит отцу. А он верил и жалел его.

Почему отец брался строить незапланированные объекты, все эти скотные дворы, клубы, дома, на которые не выделялось ни гвоздя, ни мешка цемента? Его просили, уговаривали, но стой он твердо, никто бы не смог заставить. А он уступал, размахивался на широкое строительство, чтобы потом, когда замрут подъемные краны и бетономешалки, идти с протянутой рукой, прося дополнительные деньги на все незавершенные объекты, плановые и неплановые. Он получал новое финансирование вместе с наказанием, причем его наказывали те, кто просил, да они и не могли поступить по-другому, потому что должны были следить за порядком.