Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Я ведь ухожу с шахты, — сказал Морозов.

— Куда?

— Не знаю.

— Значит, уходишь… А кто вместо тебя?

— Найдут какого-нибудь волкодава.

— Отказываешься? — спросил Бессмертенко. — С чего это?

— С того. Мне оно не нужно.

— Черт вас разберет! То нужно, то не нужно… Ну а кто же вместо меня будет? Кто дело потянет?

— Кто захочет, тот и станет. Чего об этом говорить? Не всем же лезть в начальники. Слава богу, жизнь — это не одна только карьера.

— Жизнь, — повторил Бессмертенко. — В том-то и дело, что жизнь. Куда от нее денешься? У нее один закон: если ты не сделаешь того, что можешь сделать, то ты паршивый дезертир. Подумай, Константин, чего ты хочешь? Дезертир никогда не скажет про себя, что он дезертир.

— Уйду, — сказал Морозов. — Я семь лет тянул лямку, но так и не знаю, ради чего? Ради должности? Ради заработка? Может, ради идеи? Так нету у меня никакой идеи…

— А, никуда не уйдешь, — улыбнулся Бессмертенко. — Вот только время у нас такое, что не каждый разберет, что такое лямку тянуть, а что такое жить. Но ты серьезный мужик, ты разберешься… Когда разберешься, тогда и меня, может, вспомнишь: жил, мол, человек Бессмертенко — сопел, клокотал и вас гонял. Ну, не уйдешь? — Он наклонился, похлопал Морозова по колену. — Не уйдешь!

Но Морозов, видя на его грубом лице незнакомое выражение дружеского участия, плохо понимал, о чем говорит старик, и лишь чувствовал, как теперь далеко тот находился от него. Он вспомнил, что отец возражал против горного факультета и как, не в силах объяснить свое возражение, однажды горько сжал рот и стал тереть левую сторону груди.

Наверное, все были правы — и отец, и Бессмертенко — той прижизненной правотой, которая называется личная судьба. Правы ныне были все предки Морозова, выбравшие ту, а не иную судьбу, — и те, чьи кости покоились на тихом старобельском кладбище, и те, кто стал землей Галиции, Балкан, Пруссии, Померании, Трансильвании и многих других мест, которых уже не помнят, — правы потому, что за свой выбор они уже ответили.

Морозов попрощался с Бессмертенко, сказав ему то, что тот от него ожидал, но этот ответ, каким бы он ни был, не мог быть окончательным. Не мог, ибо было бы замечательно просто — однажды лишь сказать и тем разгадать долг своей таинственной короткой жизни. А какие она сулила ему испытания, какие варианты, каков был ее срок, — всего этого Морозов не знал.

XVI

К вечеру похолодало, ветер стал утихать, и склоняющееся над ладьей стадиона солнце окружила красная дымка. Высоко-кучевые облака быстро шли по северной стороне ясного неба, а легкие кучевые облака, признак летнего неба, теперь долго не вернутся. Раскачивались большие ветви деревьев, окружавших пруд, и сквозь поредевшую листву вода сияла пенистыми барашками и золотистым стекловидным огнем. Было примерно четыре балла по шкале Бофорта.

В такую погоду на море гребни длинных волн опрокидываются, а брызги стучат в камень, на котором вырублена фигура аквалангиста и слово «Ихтиандр».

Над городом спокойно и неизбежно творился природный закон обновления.

Это было небо нынешней осени, таким же оно будет, наверное, и через год, пять лет, двадцать, пятьдесят… Никого из ныне живущих уже не останется, а оно будет так же высоко и холодно. И какой-то Морозов, которого сейчас еще нет, посмотрит на это небо карими, чуть-чуть азиатскими глазами, унаследованными бог весть от каких пращуров-степняков, и ни с того ни с сего сделается ему тоскливо и больно… Даже помимо своей воли он будет грозным судьей Константину Петровичу Морозову, но Константин Петрович станет и ему судьей.

Стеклянная стена

Глава первая

Он помнил себя худущим драчливым четырехлетним мальчишкой. Если в детском саду его наказывали, ставя угол, он убегал домой, пугая родителей своими переходами через улицы и трамвайную линию. Впервые он осознал, он Михаил Устинов, в ту минуту, когда уступил в драке новенькому мальчику, недавно переехавшему в их двор. Мальчика звали Тарас Ковалевский. Драки между ними вспыхивали и в детском саду, и во дворе, и в школе. Кончались они по-разному, а однажды Миша и Тарас долго, до темноты разговаривали возле теплой кирпичной стены дома и поклялись дружить всю жизнь. Потом они вслух не вспоминали той клятвы, стесняясь детской откровенности. В ней таилась какая-то загадка, уже не понятная повзрослевшим парням.

В десять лет у Михаила обнаружили, что его левый глаз слаб от рождения. Наверное, это передалось ему от отца, в юности повредившего глаз, тоже левый, кремнистым осколком из-под кресала. Из-за слабого зрения Устинова не взяли в секцию современного пятиборья, куда записался Тарас. Что было делать? Как догнать друга? Подаренный дядей учебник шахматной игры стал первой ступенькой на пути Устинова к самопознанию. Когда сверстники преодолевали на настоящих лошадях преграды конкура, он постигал иную борьбу. Проигрыши сильно ранили его, их боль и разочарование были острее радости победы.