Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Знаете ли, Миша, для вас эта проблема не самая главная. В старые добрые времена люди узнавали плотскую любовь в первую брачную ночь, и семьи были крепче. Конечно, для вас это еще не довод, вы сторонник подбора партнеров по схожести их психофизиологических ритмов... Но послушайте, что говорят медики, психологи, военные. Каждый спортсмен знает, что невоздержанность ведет к поражению. И, видите ли, Миша, можно поставить вместо спортсмена любого человека — инженера, актера, солдата — результат тот же. Я не отмахиваюсь от проблемы раннего полового и относительно позднего социального созревания индивидуума. Просто я хочу, чтобы вы наконец оторвали взгляд от статистики и посмотрели на моральное состояние молодежи. Семейная половая жизнь всегда была связана с альтруистическими чувствами. У нее есть и преимущества, и конкретные обязанности — забота о жене, детях, престарелых родителях. При ваших невинных добрачных отношениях — этот эвфемизм, думаете, прикроет обыкновенное б...ство? — остается одно слатолюбие и никаких обязанностей. Ведь вам не кажется, что наши предки от дикости считали девственность признаком душевного здоровья? Тут мы должны стоять за чистоту домостроя. Любой бабник — непременно самовлюбленный эгоист. Беспринципный слизняк. А если женщина в этой роли? Вообще пиши пропало!.. Теперь понимаете, Миша, что стоит за вашей бесстрастной цифирью? Болезнь! Говорить о ней, конечно, надо. Только как, какими словами?!

Глядя на полуседого Николаева, одетого в дорогой костюм, алую рубаху без галстука и сабо на толстых подметках, Устинову нетрудно было припомнить незамысловатые романы пожилого проректора института.

Кого ни взять из однокашников, никого нельзя было назвать ни святым, ни погрязшим в грехе. Нет, ничего особенного, нормальные люди. Хороший и дурной, умный и глупый, волевой и мягкотелый — вот портрет каждого.

Он чувствовал обязанность сказать о том, что случилось с ним, Тарасом, всем его поколением. Он первым спросил себя: что же сделалось с нами, что сняло все запреты и как это откликнется в будущем?

Вспоминая летние тяготы, он, наверное, должен был гордиться собой. Лето рекрутировало крепких трудолюбивых парней в студенческие строительные отряды, где, объединенные в жесткую коммуну, они ставили себе ясную цель построить дом, школу или гараж и заработать пять-шесть сотен рублей. Жили в палатках, над которыми плескался быстро выгорающий флаг, работали часов по двенадцать; обжигаемые сибирским солнцем, рыли траншеи в вечной мерзлоте, месили бетон, тесали бревна. Они выдерживали однообразие ‚ требования устава, «сухой» закон, а то, что выдерживали все, нетрудно было вынести и двоим. Простой закон коллективной жизни как будто глядел на парней испытующим взглядом и помогал каждому сделать чуть большее усилие, чем доводилось ему делать когда-нибудь прежде. Но два месяца — это все же что-то подобное игре. По вечерам измученные работой люди бесшабашно плясали под электрогитары и плечистый Дениска лупил в барабан, вскрикивая от восторга.

Три летних сезона уже вырабатывали опыт и привычки, оказавшиеся важнее заработков. Осенью деньги не считали. Они разлетались бог весть куда, хотя их всегда не хватало. Забылись и заработки, и застолья в честь отмены «сухого», но никогда не забудется сковорода, полная жареной картошки, в комнате русоволосого черниговца Ивана, неторопливая еда голодных мужиков, чувство товарищества...

Однако Устинов не гордился этим прошлым и не идеализировал его. «Что ж, узы товарищества! — хмыкал он. Любым группам нужна как воздух идеализация своей истории. Для молодежи полезно лишний раз подчеркнуть величие примера. Ну а мне это ни к чему».

Конечно, с тем трудовым опытом уже резче означились славные физиономии и добродушных простаков, и хмурых трудяг, и отчаянных голов, и обаятельных карьеристов, однако в них не было ничего такого, чего бы Устинов не узнал еще под крышей общежития. Наука заключалась в том, что какими бы ни были его однокашники, он не мог заменить их другими, потому что других не было. Это была не наука знания того или иного предмета, но наука быть частью целого и оставаться самим собой.

Тут-то и случилось столкновение Устинова с Щербаковым, сильным предприимчивым человеком, не признающим никаких законов, кроме собственной воли.

Он был родом с Южного Урала, из многодетной бедной семьи, рано стал работать, вступив на проторенную родителями дорогу. Но ему повезло встретить тренера, который сделал из него боксера-перворазрядника. Спорт открыл Щербакову глаза на скудость его юной жизни. Переезды с командой, бои на ринге, острый воздух соревнований, распаляющий честолюбие и манящий судьбой избранных, — это противостояло рабочей спецовке, старому станку, скуке. Щербаков выломился из колеи, вырвался в двухгодичную школу тренеров, стал чемпионом страны среди студентов. И оставил спорт, не став соперничать с могучими бойцами.