Варианты Морозова. Стеклянная стена

Умывшись во дворе вместе с «гвардейцами», приезжие стояли в их компании и слушали разговор о разуме дельфинов, об укреплении восточной границы и о том, что жениться не имеет никакого смысла. Почестнев, маленький мускулистый, с огромными лохматыми бакенбардами, припомнил, что бросил свою невесту.

— Гляжу в зеркало, а у меня синяк на плече, — объяснил он. — Значит, укусила! Кто ж, думаю, научил тебя людей кусать? Нет, нам таких невест не надо.

— Охота врать! — сказал его приятель Ермолин. — Она баба с пониманием, а у тебя — пять классов. Испугался, Колька.

— Ты-то — профессор! — желчно ответил Почестнев.

Возившиеся у рукомойника «сынки» затеяли ссору из-за очереди. Прыщавый паренек схватил ведро и облил младшего Почестнева, тоже маленького, мускулистого, одетого в перешитый солдатский китель. Вода плеснула на землю рядом со старшими, обрызгав светло-зеленые клеши «гвардейца» Усика, ловкого двадцатитрехлетнего парня с белесыми стрелочками аккуратных усиков.

— Иди сюда! — приказал прыщавому Усик.

Тот стал осторожно приближаться, но, не дойдя метров двух, остановился.

— Не бойся! — беззлобно прикрикнул Усик. — Смотри, что со штанами наделал! Чтоб к утру почистил и выгладил.

Он бросился к «сынку», зажал под локоть его голову и притащил его к «гвардейцам».

— Что назначим? — спросил Усик.

— Пусти! — вырывался паренек. — Я к тебе сам подошел!

— Пусть москвичи назначают, — предложил Шурка.

— Давай москвичи, — согласился Усик и сунул прыщавого головой к Устинову.

— Мучить слабых — большое свинство.

— Так что, отпустить балбеса? — удивленно спросил Усик. — Беги, Стеклянный! Смотри, чтоб к утру выгладил... — Он оттолкнул паренька, помолчал, потом задумчиво произнес: — Хорошие вы ребята, москвичи, только почему все такие умные, что аж противно?

— Ничего, Усик! — ответил Шурка. — А ты дураков хотел найти, чтобы тебя забавляли? Забавляться надо культурно. Вот отдаст тебя шеф своим москвичам, то-то ты запрыгаешь.

— А мы Усика не возьмем, — возразил Устинов. — Нам одного усатого Тараса хватит.

— Значит, меня возьмете или их? — спросил Шурка, кивнув на Ермолина и Почестнева.

— И вас не возьмем, — сказал Устинов. — Теория управления не рекомендует собирать команду из одних лидеров.

— А что она рекомендует?

На крыльце показался Щербаков с длинноухой дворнягой на руках.

— Пожрать ничего нет? — спросил он.

— Не делить шкуру неубитого медведя, — сказал Устинов.

— Сейчас, шеф, — отозвался Шурка. — У «сынков» хлеб был.

— Давай хлеб, — согласился Щербаков, спускаясь вниз. Ты бы консервов купил, а то я скоро ноги протяну. Костей набрали?

— Кормили. Младший Почестнев накормил. Ты бы сам вовремя жрал, — заботливо посоветовал Шурка и поднялся в дом.

Должно быть, ему доставляло удовольствие опекать Щербакова. Он никому это не перепоручал, хотя мог бы.

Вечером или после обеда, когда «дикая» лупила друг друга картами по носам, варила самодельным кипятильником чифир в кружке, Ковалевский валялся на кровати и наигрывал на гитаре Усика старинные романсы, а Устинов записывал в блокнот свои впечатления.

Этот блокнот сохранился и поныне. Почему-то жалко его выбросить, хотя карандашные строчки, полустертые, криво сбегающие к низу листка, Устинов перечитывал лишь однажды, испытывая ясное нежелание читать их. Засунув блокнот в картонку со старыми письмами и поломанными игрушками, он как будто навсегда признал их ненужность.

«26 июня. Облегчение наступает, когда кончается цемент. Иду к кузову от грузовика, там осталось немного. Гружу. Лопата чиркает по доскам. Цемента хватило на два замеса бетономешалки. Переходим на пилораму. Сидим с «гвардейцами» на бревнах, загораем. «Сынки» петушатся друг с другом. У Афони — первый юношеский разряд по боксу, он показывает Боечину технику ударов. Боечин говорит: «У тебя первый женский». Афоня ударил посильнее, Боечин ответил, разбил ему губу. Их растащили.

Нас расспрашивают о Москве. Никто там не был. Особенно в «сынках» чувствуется ожидание, будто мы откроем им какую-то тайну. Вечером я и Тарас притащили из столовой флягу с кипятком, прорубили в полу в сенях щель, отгородились дверью и по-человечески вымылись. «Сынки» были поражены нашей затеей. Наверное, до сих пор никто не сообразил, что можно так мыться.

Щербаков дал подзатыльник младшему Почестневу, Ивану. Тот дразнил щенка. Старший брат не смолчал, накричал шефа и утвердил свое право, пнув Ивана под зад.

7 июня. Происхождение Ермолина. Говорит, что у него дед был помещиком, имел двухэтажный дом, а дядька ушел с белыми в Китай. «Если бы не революция, я бы нанимал эту копну народа». Он беззлобен, ленив. Рожков, Почестнев и Усик, в отличие от него, явно хотят власти.

28 июня. Афоня с двенадцати лет у Щербакова. Рассказывает, как шеф прыгнул с забора и проткнул ногу гвоздем. Заорал диким голосом: «Тащи бинт!» Афоня кинулся в ближний двор, сорвал с веревки сохнувшее платье и притащил.