Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Опять вы про своего Борьку! — сказали ей со скукой. — Просто переходный возраст. Перебесится да в армию пойдет.

Видно, здесь не раз слышали про шестнадцатилетнего мальчишку и не желали снова вникать в известное дело. Устинов повернулся на голос. Взгляд тридцатипятилетней женщины словно сказал ему: «А вот я!» У нее были черные глаза и брови, плоский нос и нежная смуглая кожа. От нее исходила волна грубой чувственности.

— А что ваши исследования говорят о семье? — спросила она. — Чужая душа — потемки. Захотели — живут вместе, не понравилось — разошлись. Вы-то женатый?

— А я думаю, слишком много им сейчас дается, — сказала первая женщина с косами. — И сыт, и обут, и транзистор...

— Вы не дружите с сыном, — сказал Устинов. — Нет, я еще неженатый. С детьми надо дружить. Чаще всего они не попонимают родителей, потому что выросли в иной цивилизации. Для вас, например, образцом служила старшая сестра или подружка, а для него — целый мир образцов в кино, телевидении, журналах. Ремнем уже ничего не добиться. Только отдалитесь от него еще больше... Ну а как это, захотели — разошлись? А дети? А общее имущество? А опасность остаться одинокой? А взгляд на разведенных как на людей второго сорта? Нет, вы даже не подозреваете, какие силы охраняют семью. Здоровая семья — здоровое общество.

— Как с ним дружить? — задумчиво спросила женщина с косами.

— Вот женитесь, тогда по-другому заговорите, — усмехнулась смуглянка.

— Что ж, когда-нибудь женюсь, — сказал Устинов. — Вы не могли бы посмотреть, сколько тонн положено колхозу «Звезда»?

Когда он вышел из комнаты отдела сбыта, он не испытал радости удачи. Во дворе воробьи купались в белесой цементной пыли, и ему захотелось немедленно принять ванну, переодеться в чистое белье и забыть все, что было с ним в последние дни.

Он возвращался на электричке, потом втиснулся в последний вечерний автобус и два с половиной часа качался, на задней площадке, зажатый со всех сторон. За ним стояла девушка в синем цветастом платье и пыталась отодвинуться, уклониться, но в конце концов смирилась и мучила его своими сильными прикосновениями. Устинов не видел ее лица и не оглядывался.

В соседней с Углицкой деревне все вышли из автобуса. Он посмотрел на девушку, разочарованно отвел взгляд и зашагал домой. Да, все-таки домой, повторяя свой путь, который он проделал в первый день. Те же километровые столбики и темные борки встречались ему, тот же сухой проселок с сырой грядой грязи посредине и тот же месяц в небе, уже почти округлившийся и похожий на удивленное лицо. Но в первый день месяц смотрел тревожно и столбики стояли дальше друг от друга, чем теперь. Запоздалое чувство простора и спокойной силы владело Устиновым, и с этим чувством победителя он вошел в станицу, растянувшуюся в поздних сумерках тихими светящимися окнами.

Ни Щербакова, ни Ковалевского в Углицкой не было. «Гвардейцы» хоть и удивились ловкости Устинова, но вряд ли настоящему обрадовались его словам: «Нам отдают фонды четвертого квартала. Цемент можно забирать самовывозом». Один лишь Шурка, оставленный Щербаковым на хозяйстве, демонстративно пожал Устинову руку и одобрительно сказал:

— Шеф знал, кого брать! — И сразу простецки улыбнулся: — Мы твой одеколон распили. Тебе не жалко?

— Я давно хотел предложить его вам, — пожал плечами Устинов. — Но прошу больше не лазить в мой чемодан.

— Но мы же друзья! — укоризненно воскликнул Почестнев. — Да хочешь, могу ведро одеколону тебе купить? Подумаешь, в чемодан залезли! А ты запирай... Бутылку-то привезти не догадался?

Умытые, с влажными, еще как бы склеенными волосами, «гвардейцы» сидели на крыльце и курили. В клубе играла музыка, но идти на танцы, наверное, было нельзя.

— Ладно, выпили так выпили, — сказал Устинов. — Разговаривать нечего. Послышалась отдаленная дробь мотоциклетного мотора, потом по улице пролился низовой рассеянный свет фары, приехали Щербаков и Ковалевский. Они привезли хорошую весть: за шестнадцать километров от Углицкой отыскали объект. Щербаков тут же подарил его Устинову в обмен па самовывоз цемента и, прихрамывая, добрался до крыльца и задрал правую штанину.

— Шурка, где йод? — спросил он. — Мы малость навернулись.

Его колено чернело засохшей кровью.

— Шеф у нас лихач! — засмеялся Ковалевский. — Могли и гробануться. Мне-то ничего. По статистике водители гробятся чаще.

— Ну что там за объект? — спросил его Устинов.

— Они хотят коровник перестроить в свинарник. Работы недели на три. Шеф хват! Давали семь тысяч, а он выторговал двенадцать. — Ковалевский говорил энергично и радостно, обращаясь только к другу, но все же чуть громче, чем нужно было единственному слушателю. Он, казалось, вовлекал всех в свою удачу.

— Только бинт, — раздался из сеней Шуркин голос.

— Найди одеколон. У кого есть одеколон?

— Нету одеколона, — с досадой вымолвил Шурка. — Только бинт.

— Ладно, так заживет. — Щербаков опустил штанину. Ну, Миша, ты теперь доволен? — спросил он Устинова. — Завтра отвезу вас на объект. Я обещал, я держу слово.

— А мы так и договаривались, — сказал Устинов.