Варианты Морозова. Стеклянная стена

После кино Афоня собрал компанию играть в карты, снова обыграл Боечина и, наклонившись над ним, наотмашь бил его по носу, обреченно торчащему между двух потрепанных карт, закрывавших глаза. Дед из обрывков электропровода смастерил кипятильник и, насыпав в кружку полпачки чая, сварил черное пойло. Ковалевский бренчал на гитаре и тихо напевал:

— Я помню тот Ванинский порт и крик парохода угрюмый, как шли мы по трапу на борт, в холодные, мрачные трюмы.

Устинов раздумывал о том, что потратил больше пяти рублей на развлечения, а ведь Щербаков дал деньги только на еду. Он уже предвидел, что самое сложное начинается после работы. Но как их удерживать по вечерам, чем занимать их простые души, как сохранить между ними и собой ту особенную связь, которая есть и власть и доверие, — всего этого Устинов не знал. Глядя на ребят во главе с Афоней и на отделившихся от них Усика и Деда, он чувствовал, как все далеки от него.

Боечин лежал и читал половину старой газеты.

— Чего пишут? — приставал к нему Афоня.

— Что надо, то и пишут, — отвечал Боечин. — Новую игру придумали.

— А чего за игру? — отозвался Афоня.

— Тебе-то что?

— Как называется?

— Отстань.

— Трудно сказать?

— Бангладеш, — нехотя сказал Боечин.

— Чего? Бангладеш — это у них гора такая, выше ее нету, — с охотой и с ноткой сомнения заговорил Афоня. — По географии проходили. Там живут снежные люди.

Боечин промолчал.

— А что, не так? — спросил Афоня уже с большим сомнением.

— Могу сыграть в бангладеш, — предложил Боечин, сложил газету и пошел к дверям. Трудно было догадаться, что он задумал. Его лицо было невыразительно, хмуро и слегка обижено.

Афоня посмотрел ему вслед, отвернулся, но затем снова посмотрел.

— Э! Ну давай!

Боечин вернулся, показал несколько серебряных монеток на ладони, велел:

— Клади. Здесь полтинник.

Афоня поискал в карманах, набралось только тридцать копеек. Он просительно улыбался. Но Боечин согласился играть и с тридцатью.

— Называй цифру, — недовольно сказал он. — Лучше самую большую.

— Сто. Хватит?

— Я сказал, лучше самую большую.

— Ну тысяча.

— Ау меня две тысячи, Деньги мои. Бангладеш.

— Нет! — возразил Афоня. — А тридцать копеек?

— Я же выиграл! — сказал Боечин. — Все видели.

— Видели-видели! Так тебе и надо! — отвечали «сынки». — Не все тебе выигрывать.

— Ну отдай! — обескураженно протянул Афоня. — Это нечестно. — И, видя, что над ним потешаются, махнул рукой. — Черт с тобой!

Устинов взял в клубной библиотеке несколько книжек и, договорившись с библиотекаршей, сутулой девушкой в сером платье, что она будет давать ему книги даже в воскресенье, решил читать ребятам вслух.

Однажды, когда отец с матерью куда-то ушли, он сидел дома над шахматной доской, разбираясь с дебютным справочником в запутанных ходах староиндийской защиты. В ночном окне отражалась настольная лампа, яркое пятно клеток с фигурами, на кухне говорило радио. Он задумался о том, что на доске расставил фигуры не Миша Устинов, а двое других, теперь уже умерших людей. Он пошел на кухню, вытянулся, прижавшись спиной к дверному косяку, иссеченному уходящими все выше и выше зарубками.

— Пожалуйста... приручи меня! — сказал грустный мужской голос.

— Я бы рад, — отвечал ему ребенок, — но у меня так мало времени. Мне еще надо найти друзей и узнать разные вещи.

— Узнать можно те вещи, которые приручишь, — сказал мужчина. — У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и потому люди больше не имеют друзей. Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!

Слушая радио, он ощутил, что только что приобрел и потерял доброго искреннего друга, с которым мечтал стать таким, каким еще не был.

Готовясь читать, Устинов думал, что его будут слушать «дикие» от Деда до Боечина, однако этот замысел показался Ковалевскому безнадежным, и он предложил всех привязать к кроватям, не то разбегутся и подведут авторитет руководства. Когда Устинов собрал в комнате людей, Тарас хотел выйти на улицу. Михаил попросил его остаться.

— Я прочту настоящую книгу, — сказал Устинов. — Ее написал один военный летчик. Он погиб в сорок четвертом году. Если кому не понравится, пусть тихо выйдет и не мешает.

Он начал читать громким, чуть монотонным голосом, не поднимая глаз и словно не слыша шепота, скрипа, шагов. Затем — по-видимому, люди стали привыкать — сделалось тихо.

Устинов прервал чтение на том месте, где когда-то остановилась радиопередача, и, улыбаясь самому себе, закрыл книгу.

Ковалевский высунул вперед подбородок, показывая на дальний угол: там Дед спал в одежде, лицом к стене, а Усик полулежал с закрытыми глазами. В другой стороне комнаты Афоня тасовал колоду. Стеклянный разглядывал в зеркальце созревший на лбу прыщ. Белобрысый мордвин Федя Пьянзин спал, свернувшись калачиком. Боенчин, Сухомлин и младший Почестнев сонно глядели на Устинова со своих кроватей. Михаил поморщился и ответил Ковалевскому:

— Да, ты прав.