Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Он хочет нас поссорить, — ответил Устинов. — Разве не видишь, что это ему выгодно? Не такой уж он жадный, чтобы пожалеть пятерку на мяч. Просто ему не нужны уверенные в себе люди. Их уверенность — это шеф. Их идеал шеф. Справедливость, культура, будущее — все шеф!

— Что ты хочешь доказать? Миклухо-Устинов среди аборигенов Южного Урала.

Впоследствии Устинов не раз вспоминал обстановку «дикой» и снова шел тем же путем. Пусть его чтение всегда дослушивал лишь один человек, пусть другие, продав кому-то цемент, пьянствовали с Усиком возле костра за прудом, но все-таки Устинов достигал своего и в неудаче, ибо неудача это еще не поражение. Уже став отцом и наблюдая в дочке свои интонации голоса, свою детскую горячность, упрямство, нестойкость, драчливость, он понял, что его задача перед жизнью состоит в том, что он дал жизнь другой жизни и не должен жалеть себя.

— Афоня, — спросил тогда Устинов своего единственного слушателя, — почему же ты остался?

— Не знаю, — ответил тот. — Остался, и все. Мне осенью в армию.

И все. Наутро проворовавшийся Усик был отправлен обратно в Углицкую. Вскоре Щербаков увез туда всех ребят, оставив Устинова и Ковалевского для обеспечения бетонных работ. Объяснил это тем, что он уже построил коровник в свинооткормочном совхозе и хочет быстро закончить дело в станице.

— Я ему завидую, — признался Тарас. — У него вся сила идет в дело. Власть для него не цель, а средство дела.

— Но ты бы не хотел стать на его место, — сказал Устинов. — Он из другого времени. Это наша родная полутатарщина — давить, сеять недоверие, унижать. Слава богу, мы с тобой другие. Если бы у нас была в почете семейная история, мы, должно быть, и докопались бы до подобного предка в пятом или шестом колене. Говорят, у меня в роду была пленная турчанка, вот ее и пленил какой-нибудь такой крутой мужик. А теперь вытащи его в современность, подкрась — готовый Щербаков. В чем же тогда прогресс? Нас учили, что прогресс — в смягчении условий жизни и нравов. Убедил?

— Убедил! Проигрывать тому, кто ниже тебя, позорнее всего. Плевал я на твой прогресс, если с ним мы не можем выдержать! Мы приехали зарабатывать, и надо держаться так! — Ковалевский поднял сжатый кулак.

— Так мы и держимся, — сказал Устинов.

Спустя четыре дня Щербаков и Шурка привезли всю «дикую», больше тридцати человек, и еще одну бетономешалку.

Здесь был и Усик. Он держался молодцевато, показывал «гвардейцам» жилье, на студентов совсем не смотрел. Весело, с криками и руганью «дикая» кинулась захватывать места, воровать друг у друга одеяла и подушки, сгонять «сынков»-старожилов с кроватей. Щербаков исподлобья наблюдал за устройством и не вмешивался. «Надолго! Сколько надо, столько и пробудем! — ответил он на рос Ковалевского. — Отчитывайтесь, что успели приготовить?»

Потом он выстроил людей перед коровником и давал задания. У него на руках лежал вислоухий щенок. Он почесывал его и шутил с Шуркой.

— А куда мне вас? — спросил он у студентов. — Свое дело вы сделали. На черную работу — неловко. А другой нету. Куда, Шурка?

— К Усику на бетон, — сказал Шурка. — Авось подружатся.

— Гы! — засмеялся Афоня. — Везет Усику, как утопленнику.

— Любую работу, Миша, надо уметь делать, — сказал Щербаков. — Или ты особенный? Тебе не нравится?

— Пока еще нравится, — ответил Устинов.

— Шеф, копна за Усика обижается, — вполголоса заметил Шурка.

— Сами решайте, — усмехнулся Щербаков. — Захотите — отправлю, не захотите — пусть остаются.

— Копна-а! — озорно крикнул Шурка. — Чего хотите? Оставим или пусть катятся в свою Москву?

На его нежном лице вокруг рта напряглись мускулы, брови низко опустились, словно он хотел повторить вдохновенную мимику Щербакова.

— Пусть катятся! — нагло, компанейски и с каким-то добродушием ответил старший Почестнев. — На что они теперь шефу? Теперь мы сами!

— Братец на дурное всегда первый, — негромко отозвался на левом краю строя голос младшего.

— Прибью, Иван! — пригрозил старший.

— А кто тебе штаны будет гладить?

— Кончай базар! — цыкнул Шурка. — Усик, чего скажешь?

Усик густо налился кровью, как наливаются только блондины, но промолчал.

— Ладно, — сказал Щербаков, — давай работать.

Он предпочел проститься скрытно, спокойно, по возможности дружелюбно. Вечер лучше подходил для прощания, и оно началось еще за ужином, когда Щербаков и Шурка подсели за стол к друзьям. И на голубом пластике столешницы сразу появились тарелки с молочным супом и жареной бараниной, поданные расторопным «сынком».

— Как в институтской столовой, — кивнул Щербаков на пластик. Что Миша надумал после института? В аспирантуру? Тебе надо в аспирантуру, а Тарасу на производство. Ты кабинетный человек.

— Молодец, достал цемент! — сказал Шурка, блестя золотыми коронками; т

— А с Усиком вы дали маху, — вздохнул Щербаков. Копна уж хотела рвануть сюда, воспитывать вас.

— Да, дали маху. — Шурка тоже вздохнул. — Копну обидели.

— На кой черт держать ворюгу и пьяницу! — усмехнулся Ковалевский. — Ты сам не мог с ним сладить в Углицкой и нам подсунул.