Варианты Морозова. Стеклянная стена

Но он сразу понял, что все случилось именно так, как она говорит. Они его обманули. Может, даже не вспомнили, что он существует и вернется домой. Он покачал головой, глядя с ласковой снисходительностью на ее одутловатое лицо, виноватые тусклые глаза, крашеные красноватые волосы с широкой седой линией пробора.

— Старая? — спросила мать. — А он молодой? Всю жизнь прожили, а он бросил. Мне так стыдно, Миша, что во двор не могу выйти... Ну идем. Тебе надо поесть. — Она, тяжело переставляя ноги, пошла на кухню.

—А где он?

—У нее, — не поворачиваясь, сказала мать. — Сучка.

Устинов остановился на пороге своей комнаты, теперь бывшей, потому что сюда перебралась мать. Вместо тахты стояла кровать с никелированными спинками. Полуразобранная постель оставляла впечатление незавершенности. Наверное, телефонный звонок застал мать за приготовлениями ко сну. На столе лежали очки и раскрытая книга. Пахло чем-то лекарственным.

Во второй комнате было темно, слабо блестели стеклянный абажур настольной лампы и прутья кровати. С кем он должен бороться, что делать, что противопоставлять распаду — эти вопросы не имели ответа. Устинов возвращался домой, но вернулся к чему-то другому. «Завел бы любовницу, —подумал он. — На старости лет уходить из дома — это идиотизм. — И тут же раскаялся: — Я не знаю, почему он ушел. Чем они жили без меня, да и со мной — разве я это знаю? Я ничего не знаю. Он мой отец, она моя мать».

На кухне Устинов увидел, как мать наливала в чайник кипяток, наклонив к плечу голову и высоко подняв дрожащий локоть.

— Дай мне, — сказал он и заварил чай.

— У меня есть молочная лапша, — сказала мать. — Я же не знала, что ты приедешь.

— Сейчас умоюсь, — ответил он. — Молочную лапшу я всегда любил, ты забыла.

— Не забыла. Просто другого ничего нет.

— У тебя нет денег? — спросил Устинов.

— Есть. Что деньги? Мне стыдно выходить, я тебе уже говорила.

— Я утром все куплю. Кого ты боишься? Масляевых! Или этих старых дев?

— Нет-нет, — забеспокоилась она. — Они мне иногда помогают. Ты с ними не разговаривай, а то... ты уже взрослый мужчина, Миша, что ты им скажешь? Чтобы не думали, что от меня ушел муж? Ноги у меня совсем плохие.

— А что с ногами? Ты была у врача?

— Зачем мне врач? Я завариваю землянику, делаю компрессы из чистотела. Я никакому врачу уже не нужна. Даже если бы ты бы врачом, что бы ты сделал? Положил бы в отдельную палату и прикрепил сиделку? Ну иди купайся. — Мать с улыбкой отпустила его, и он как бы спохватился и ушел в ванную.

«И он тоже был таким, — думала она, удерживая внутренним зрением почерневшее сухощавое лицо сына. Она механически открыла почти пустой холодильник, подвинула на огонь кастрюлю. — Это мой завтрак. Утром приготовлю ему яичницу. Да, такой же. Почему я не вышла за Виталия? — Она попыталась вспомнить ухаживавшего за ней мужчину, но это не удалось. На миг мелькнуло какое-то белозубое пятно. — Он должен пойти к нему и сказать, чтобы вернулся. Он послушает. Он вернется. На что ему молодая? Он старик, храбрится, а все равно старик. Надо отнести Мише полотенце».

Тяжело ступая распухшими ногами, мать зашла в его комнату, зажгла свет и, глядя на зеленый абажур лампы, неодобрительно пошевелила губами, как будто за столом спиной к ней сидел он. В ней шевельнулась неодобрительная же полумысль-получувство. В шкафу рядом со стопкой разноцветных полотенец она увидела его майки, отвела взгляд, потом снова посмотрела. «Миша приехал, а тебя нет, — сказала мать. — Ты даже не знаешь. Ребенок всегда с матерью. А ты с кем? Пусть я старуха, но сын-то мой. А молодая сучка загонит тебя в могилу. Разве она будет стирать тебе майки и носки? Скорее сам будешь ее обстирывать. А отвар ромашки? Ты ей не скажешь, а она не догадается».

Вспомнив о его слабых глазах, она почувствовала, что начинает жалеть его, но это не было ей приятно, она только удивилась, что может и жалеть.

Она накормила сына, но о нем больше не сказала ни слова. Михаил тоже не заговорил об отце.

— Сходи к соседкам, поблагодари, что помогают мне, — сказала мать. — Сходишь?

— Конечно, — ответил сын, подумав, что с утра поедет к отцу.

Проснувшись в чистой, почти не смятой за ночь постели, он вспомнил «дикую», обрадовался, что все уже закончилось и что впереди целый месяц каникул. Он тут же потрудился забыть прошлый месяц, думал только о будущем, и отсутствие отца воспринималось теперь как случайное событие, которое он легко поправит.

— Как ты спал, сынок? — спросила мать.

— Прекрасно, мама. Дома хорошо спится. А как ты?

— Я плохо сплю.

— Надо больше гулять, — наставительно-ласково сказал Устинов.

— Больше? — улыбнулась она. — С моими ногами?

Они стали завтракать. Устинов быстро закончил глазунью‚ не насытился и, намазав маслом большой ломоть хлеба, съел его, запивая горячим чаем, который привык пить, почти не остужая. Мать съела полтарелки овсянки и спросила, не хочет ли он каши. Устинов сказал: да, хочу. Она пошла своей ныряющей походкой к плите, навалила в тарелку горку каши, и он все съел.