Варшава в 1794 году (сборник)

Когда этот ясный, молодой облик появился среди мрачного рыцарства и серьёзной свиты мужей, вместе с ним повеяло надеждой, пришёл какой-то свет на этот печальный сумрак – мрачные лица начали улыбаться. Шла так красивая пани аж до порога часовни, с глазами, смело уставленными в алтарь, – и тут она опустилась на колени с детской набожностью недавно обращенной язычницы, привыкшей прижиматься к своим домашним богам.

Король и королева с волнением смотрели на неё, такую свободную и полную надежд или неведения.

Вся её фигура дышала молодостью, одежды облегали её, плащ был из бархата, платье было богато обшито цветастыми узорами. Красивые волосы поддерживала позолоченная сетка, а белая вуаль головы, которая другим что-то монашеское придавала, её изящно украшала, ложась тысячными складками.

Все смотрели на неё, но вскоре глаза от этой картинки отвернулись, с живо разбуженным любопытством поглядывая на важную, с глазами, покрасневшими от слёз, женщину в плаще и шапочкой на голове.

Она шла тут же за женой королевича, одна, но немного задержалась при входе.

Люди, увидев её, что-то начали друг другу шептать. Она выглядела грустно, как жертва, как жестоко страдающая и пытающаяся заглушить в себе боль.

Матрона, видно, была той, которой подобало идти вслед за женой королевича и которая чувствовала себя вправе занимать при ней место.

На лице Локотка изобразилось удивление и как бы оттенок какой-то радости, за которую сразу глазами благодарил Бога. Епископ стоял, потихоньку благословляя протянутой рукой, так, чтобы лучи этого креста дотягивались до набожных, стоящих в самом отдалении. Он взглянул на коленопреклонённую Ханну и рука его задвигалась, как бы специально ещё для этой опоздавшей.

Хор священников с Мартином Кантором во главе затянул жалобную песнь и все опустились на колени. Рыцарство вторило…

Многие из солдат в этот день приступили к причастию, потому что, кто шёл на войну, вооружался в костёле. На поле боя не всегда находились священники.

Наконец, рыцарство начало выплывать из костёла, встала королева, идя обнять Ханну, поднялся король и все вместе крытым переходом направились к панскому двору.

Важная женщина, идущая за Ханной, на мгновение задержалась, словно не знала, должна ли остаться или идти с ними вместе дальше, когда король по выходу из костёла, обратился к ней:

– Если глаза меня не обманывают, – отозвался он, – вы тут, пани Халко? Вы тут? Вы?

Голос короля дрожал, женщина опустила глаза, из них брызнули слёзы, она закрыла их платком и живо начала, отрывая его и принуждая себя к ответу королю.

– А! Это я! Я, милостивый пане! А моё пребывание говорит о моём несчастии.

Она заломила руки.

Слёзы повторно залили ей глаза и отобрали речь. Король стоял, давая опередить себя жене и невестке, которая смеялась, щебетала, подпрыгивала и торжественная эта минута не могла сдержать её живой крови. Издалека слышался серебристый голос и смех, похожий на песенку.

В нескольких шагах от этого весёлого ребёнка, грустная и плачущая, стояла матрона, прибывшая с женой королевича, и король, которому ещё её присутствие было тут не объяснимо.

– Я понимаю ваше прибытие, – начал Локоток, напрасно ожидающий, чтобы плач её прекратился, – вы прибыли, чтобы от подлой клеветы мужа очистить!

Он взглянул на неё, но она со слабым криком боли погрузила лицо в платок и казалась ещё более страдающей после королевского слова.

Локоток ждал, пока она вытрет слёзы. Усиливающийся плач научил его, что предположение, которое он высказал, должно быть ложное.

В таком случае, что же могла тут делать на его дворе жена воеводы Винча, которого обвиняли в предательстве?

Король напал на мысль, что её, пожалуй, как заложницу, силой похитили и привезли сюда.

– Вам причинили наличие, – спросил он, – вынуждая ехать в Краков?

Халка подняла заплаканные глаза.

– Нет, – отозвалась она сильным голосом, как бы тронутая этим предположением, – нет, милостивый пане, я прибыла сюда… потому что там не хотела быть ни свидетелем, ни соучастницей того, что делается, что будет делаться.

Милостивый пане, – добавила она живо, хватая короля за руку, – может, есть ещё время, ещё это не совершилось. Пошлите к нему разумных, влиятельных людей, пусть принесут ему ваши слова – он может опомнится. Он злопамятен, да! Страдал он оттого, что, где долго паном был, ему слугой быть приказали. Он всегда был несдержанным, горячим, пылким. Я жила с ним, знаю его… он неплохой в душе, он сам грызёт себя этим. Себя спасите! Его спасите, милостивый пане, и род наш, чтобы не запятнал себя предательством! Пошлите к нему, может, не пошёл ещё… Я убежала из дома, напрасно его умоляя, и прибыла сюда специально пасть к вашим коленям, чтобы его спасли!

Халка сложила руки.

– Ещё есть время! – стала она восклицать, рыдая. – Есть время…

Локоток стоял взволнованный.

– Пойдёмте со мной, – проговорил он медленно, – тут слишком нас люди слушают и окружают… поговорим.

Они пошли ко двору, король спереди, ведя за собой женщину.

Локоток привёл её в комнату аудиенций, в которой никого не было.

Жена воеводы упала ему в ноги, обнимая их.