Варшава в 1794 году (сборник)

В нескольких сотнях шагов от шатра воеводы, при возах Ремиша Наленча, который возрастом и серьёзностью был тут самым старшим после воеводы, стояло с десяток командиров, все из рода Наленчей. Был там Жегота, называемый Силач, Климш, называемый Огон, Юр, называемый Носал, и другие.

Не один из них ни на минуту не присел, ходили все, метаясь. После неприятного молчания наступали крикливые вспышки. Ремиш, как мог, усмирял их.

– Эти псы даже не делают из этого тайны, – говорил Огон, – прямо из Калиша пойдут на Гнезно. Хорошо знают, где лучше всего могут нажиться. Я собственными ушами слышал, что ту же судьбу, которая встретила Ленчицу, обещают не только Гнезну, но и Сродзе и околицам, Серадзе потом, Варте и… кто их знает! Пойдут, может, и на Познань! А мы должны им помогать, когда наши собственные дворы грабить и жечь будут!

– А ну, так! – крикнул Жегота Силач. – Поэтому мы и шли, и такой красивый с ними воевода союз заключил, лишь бы до завтра не ждать, будем сами из шкуры лезть.

– Он говорил нам, – прибавил Огон, – что через это мы спасём наши земли и край. А теперь? Что! Сдал нас как невольников – мы пропали.

– Пропали! – повторили другие.

– Мы должны погибнуть, – воскликнул Климш, – и он живым не уйдёт… Пусть погибает.

Ремиш приказал молчать.

– Не ловите рыбу перед неводом, не может быть, чтобы нас и себя губил, человек быстрый, умный.

– Но потерял разум, потому что его гнев охватил, – вставил Огон, – мести ему вкусить хотелось, и сам сдался из-за неё.

– Подождём-ка, – сказал Ремиш.

– Чего ждать? Что было бы после? – подхватил Силач. – Нет! Вот, как мы стоим, пойдём с ним поговорим ясно и искренне.

Ремиш сидел неуверенный.

Все посмотрели на него.

– Идёте с нами? – спросили они.

– Я должен, – отпарировал он коротко.

Таким образом, они собрались в кучку, немного пошептались, построились, согласно старшинству, приняли важные физиономии и стали не спеша шагать к шатру воеводы, который как раз из него вышел, и видел их собирающихся и направляющихся к нему.

По дороге к этой кучке начали присоединяться иные, из десяти человек вскоре переросла в двадцать. Приходили все, кто только проведал куда и зачем идут. Прежде чем дошли до шатра, воевода, на глазах которого это происходило, заметил и догадался, что шли к нему командиры, а о цели этого выступления легко ему было догадаться, потому что уже несколько дней его люди по отдельности жаловались, он остро им должен был отвечать. И теперь, видя также, что его, несомненно, прижмут, чтобы объяснился, он решил поблажки не давать и, не сгибаясь, стоять твёрдо.

Чем больше он чувствовал свою вину, тем менее мог в ней признаться. Кости были брошены, отступать невозможно.

Медленно шагая, Наленчи совещались, кто будет говорить, Огона и Носала боялись из-за их горячности, выбрали Ремиша.

Когда уже не сомневался, что идут к нему, Винч встал с поднятой головой, опёршись на меч, и вызывающе их ждал. Ремиш шёл впереди. Они холодно поздоровались.

– Мы пришли к вам на совет и с жалобой, – отозвался выбранный. – Что-то плохое нам обещает экспедиция. Немцы не делают из того тайны, что из-под Калиша на Гнезно хотят идти – тогда и околице не пожалеют. А что станет с нашими деревнями и поселениями? Все пойдут в пепел. А для чего же мы здесь?

Воевода открыл рот.

– Всё-таки и я в этом, как вы, могу быть пострадавшим, – отозвался он. – Оставьте же мне о том стараться. До Гнезна далеко.

– Не очень, – пробормотал Огон. – А мы теперь в их руках.

– Магистр мне обещал, – сказал, задыхаясь, воевода, – что нас пощадит.

– А маршал пойдёт по своему усмотрению. Война, как вода, – говорил Климш, – пустить её легко, но остановить и управлять ею мудрено.

Винч сурово взглянул, в нём всё сильнее кипело, он кусал бледные губы, его глаза заволокло каким-то кровавым туманом.

– Вы доверили мне командование, – начал он, напрасно сдерживаемым голосом, в котором чувствовался ужасный гнев, – я тут наивысший вождь. Ваше дело – за мной идти и меня слушать.

– А кто не захочет?

Он поднял руку, как если бы кнутом угрожал.

– Хо! Хо! – муркнул Огон. – Хо! Хо! Землевладельцы не рабы, подожди!

– Солдаты не землевладельцы, – ответил, подскакивая к нему, воевода. – Кто тут не слушает, подлежит суду, а кары иной не будет у меня – только смерть! Слышите!

Он вдруг развернулся, как бы к шатру хотел идти.

Вовсе не испуганный, Огон затем воскликнул:

– Вы уже так с нами говорите? Уже так! Вы продали нас немцам? Гм?

Воевода подбежал к нему, хватаясь за меч, но Ремиш схватил его руку и как в железном обруче её остановил.

– Слушай, воевода, – сказал он, – не подливай масла в огонь. Возьми себя в руки, давай посовещаемся, как свои, как братья одного рода.

– Ни рода, ни братства нет на войне, – начал воевода, – одно есть – приказ и послушание.

– Держатель земли и на войне быть держателем земли не перестаёт, – ответил Огон.

Из-за него один из Наленчей, неосторожный, крикнул:

– Знаешь, Винч, ты, хоть воевода, если нас предашь, как предал короля, то голова с плеч!

И блеснул меч.

Винч достал свой.

– Будет, кому мне отомстить, – воскликнул он, смотря на немецкий лагерь.