Варшава в 1794 году (сборник)

– Вы ему слишком надоедаете, – сказал он, – такого помощника уважать нужно. Лучшего проводника трудно бы достать.

Комтур скривился.

– Его высокомерия вынести трудно, – проговорил он, – оно всех поражает. Всё же это предатель. Предательство желанно, но предатели ненавистны.

– Сносить его мы, однако, должны, – ответил маршал и после маленькой паузы добавил, – до времени…

– И даже очень недолгого, – отпарировал комтур. – Вредным нам уже быть не может. Сжёг мосты за собой. Глупый человек, впрочем, потому что отдался в наши руки на милость и немилость.

– О! Нет, – сказал, улыбаясь, маршал, – он пробовал с магистром как-то договориться. Ставил себя на стопу союзника. Наш старик избавился от него, как следовало, ничего не обещав.

Комтур пожал плечами и потёр рыжую бороду.

– Не убивайте его, когда сядет с нами, – отозвался Теодорих.

– Я на него даже не смотрю, – сказал с презрением комтур.

– Но также и пренебрежения такого показывать ему не подобает.

Комтур прервал со смехом слова Теодориха:

– До времени!

– Ну, до времени! Несомненно, – повторил маршал, – но прежде времени желчь его вызывать не следует.

Граф фон Реден, один из гостей, стоящий близко и слушающий разговор, добросил:

– Прошу вас, почтенные сеньоры, у стола меня при нём не сажайте, мне всё кислым кажется от его лица.

– Трудно требовать, чтобы был весёлым, – отозвался маршал, – уж мы сжигаем с ним вместе, или он с нами, деревни его братьев и племени.

– Когда с нами идёт, должен от них отказаться, – воскликнул громко комтур с великой резкостью. – Мы – немецкие рыцари, наше дело не имеет ничего общего с теми племенами, которые нужно уничтожить и погубить, дабы занять их землю.

Маршал не отрицал, а другой комтур, торуньский, прибавил:

– Пока тут след их языка, их обычая, их рода останется, мы покоя иметь не будем. Поэтому мы должны вырезать в пень… и на кровавом корчевье новый лес посадить.

– Если себе льстят, – сказал маршал, – что мы их из-за какой-то человечности щадить будем…

Он не докончил и, бормоча, отвернулся.

– Полк воеводы, – начал комтур эльблонгский, – нужно всегда вперёд слать, где наибольшая опасность и где вернейшая смерть, таким образом мы от таких помощников избавимся.

– Но сегодня, брат мой, – прервал, оборачиваясь, маршал, – ещё нужны! Потому самому нам нужны, что Лококту без них очень плохо. Я слышал, что старый лис не смеет вылезти из ямы. Скрывается где-то в лесах со своим плохим собранным войском. Не посмеет нам ставить чела. А чтобы идти под Калиш, мы короля Яна дождёмся.

Посмотрели друг на друга.

– Короля Яна! Дай Боже! – сказал с сомнением торуньский комтур.

– Придёт, несомненно, – отозвался другой из командиров, – но для него заранее нужно приготовить набитые мешки. Правда, что, как законный король Польши, он отдаёт нам навеки Поморье, но заплатить себе прикажет. Для него нужно будет много денег.

Маршал Теодорих сказал с двусмысленной улыбкой, рукой указывая на край:

– Эта экспедиция их обеспечит. В Калише я не надеюсь на большую добычу, но оттуда мы потянемся на Гнезно. Старая костёльная сокровищница – богатая, для короля Яна серебра хватит. Ну, и другими местечками, в которых наиболее крупная торговля, не нужно пренебрегать. Мы должны осадить Калиш.

Начали говорить о положении замка, о водах, которые защищали подступ, об укреплении города. Маршал заверил, что король Ян должен был подойти к Калишу.

Когда под кровавым шатром вёлся такой разговор, на краю лагеря польские полки Наленчей, отдельно, в более худшем положении, роптали, с немцами были постоянные ссоры. Они не пускали к водопою, занимали лучшие луга, присваивали себе самые удобные положения. Между оруженосцами и солдатами, как если бы в любую минуту должна была вспыхнуть борьба, постоянно были зацепки. Более сильные немцы злоупотребляли своим преимуществом. Презираемые польские подкрепления, почти как невольники, должны были занимать какое-то подчинённое положение. Жалобы на это не помогали. Воевода негодовал; маршал, которого он увещевал об уважении великопольской земли, отвечал ему уклончиво, пожимал плечами, объяснялся войной, впрочем, не обращал ни на что внимания и делал своё.

В лагере не было уже никакой тайны, что по взятию Калиша, которым надеялись обладать, дорога на Знин шла прямо к Гнезну, в сердце Великопольши. Поговаривали о походе на Серадз, на Варту. О добыче архиепископской столицы говорили заранее, обещая себе из неё много. Винч ходил по своему маленькому шатру, выбегал из него, бегал по двору, сидел, вставал, и все явно видели, что кровь в нём кипела.

Время от времени он с такой злостью поглядывал на красный шатёр маршала, словно хотел пойти на него не с подкреплением, но с мечом в руке.

Среди стоящих вокруг полков воеводы господствовало то же самое раздражение, какое ему не давало покоя. Главнокомандующие сходились, бурно совещались, кричали и, вытягивая к немцам руку, казалось, им угрожают. Но что же значили бессильные угрозы, когда эта горсть была в руках крестоносцев, вчетверо более сильных и лучше вооружённых.