Варвар, который ошибался

Я соскочил, махнул заднему фургону остановиться и присел у озерка, от которого шла умиротворяющая прохлада. Вода ледяная, жаль, пить нельзя, вода мертвая, как и все тут. Даже камни у берега не покрыты мхом – ничто живое не может здесь укорениться, а если напиться этой водички – можно обеспечить себя болезнями до конца жизни.

Олник приблизился и спросил боязливо:

– Там что, пещера наверху? Слушай, я чую подгорные запахи! Я чую горную пустоту!

– Да, там пещера, Ол. Нет, воду пить нельзя – это яд! И ноги в озере не мой, Гритт тебя подери! Это яд, кислота, понимаешь? И не ходи в сторону водяного тумана, надышишься, блевать потом будешь.

Вода вытекала из нутра гор, где располагались жилища умершего племени. И если, к примеру, местной дорожной пылью можно было без особого вреда дышать пару часов, что мы, собственно, и делали, – то вода, насытившаяся эманациями древней магии в недрах гор, была смертельно опасна. Дело было в том, что магический всплеск случился внутри гор, в самой сердцевине владений неведомых существ. Аналогично была опасна и пыль в подземных ходах – к счастью, братство Свободного Товарооборота держало двери открытыми, обеспечивая постоянную тягу, и пыли скапливалось немного. Тем не менее у Карибдиза я запасся дерюгой для лошадей и полосками шелковой ткани, чтобы прикрывать наши лица. Конвекция магических эманаций работала лучше всего через живую плоть или дыхание. Кое-что попадет в глаза, но глаза можно промыть.

Бывший напарник с гримасой недовольства напялил правую стукалку.

– Жалк-о-о-о… Слушай, нам что, надо туда, наверх, в пещеру?

– Угу, это единственно верный путь.

– Терпеть не могу темноты… Мне уже хватило сидения в этом, как его, репопозории!

– Потерпишь. Ехать нам не более получаса.

– Ох, там что, такой длинный коридор?

– Порядочный. Мы зажжем лампы, темно не будет. Не бойся, гномья курва там не живет. Там все мертво.

– Ох… – Он уставился на свое отражение в озерке. – Слушай, а тут глубоко…

– Немало.

– И в глубине нет жизни?

– Вода ядовита, как… как уракамбас. Кто тут может жить. Всё сразу дохнет.

– Тогда я брошу туда камень.

О Гритт, уйми ты этого гнома!

– Да делай что хочешь, только смотри, чтобы тебя не забрызгало.

Гном нашел увесистую каменюку и зашвырнул на середину озерка. Вода пошла кругами. Олник зачарованно смотрел на них, потом вдруг испуганно воскликнул:

– Фатик!

Я содрогнулся:

– Да что такое?

– Ты весь красный, как… как не знаю что!

Великая Торба!

– Знаю, у меня сильный жар.

Черно-багровая туча скрыла большую часть неба и грозила вот-вот поглотить закатное солнце. Мурашки ползли по моему затылку, когда я на нее смотрел, а инстинкты призывали бежать, мчаться от тучи как можно дальше.

От спального фургона уже топали к озеру Колчек, Тулвар и Самантий, а возницы затеялись распрягать коней, но я крикнул, чтобы никто не касался воды – она отравная, пить, а тем более мыться – невозможно. Вернее, конечно, возможно, да только ослушника постигнут лютые хвори, включая насморк, геморрой, пять видов лишаев и три – парши.

– Еще один малый переход, – объявил во всеуслышание, – и мы в Талестре. Самантий, поди-ка сюда.

Он подошел, утирая с багровых щек крупные бисерины пота.

– Ох, перед грозой ужасно душно, Фатик!

Я отвел его в сторону и спросил прямо:

– Самантий, ты – шеффен фемгерихта?

Его руки-окорока дрогнули.

– За дурня меня держишь, Фатик? Терпеть не могу этих прохвостов. Но справедливость, – в его голосе прозвучали страстные нотки, – я люблю, так что иногда помогал фемгерихту, если просили, и дело выглядело… справедливым.

– Ты был в овчарне, когда я ломал комедию?

– А? Какая овчарня? Какая комедия? Ничего не понимаю! – Он возмущенно тряхнул брылями щек. – Избавь меня от своих глупых подозрений! Пойду я, нам ехать еще.

Он, очевидно, был шеффеном фемгерихта, но не признался в этом.

Он, очевидно, был третьим в овчарне.

Он, очевидно, был единственным, кто не купился на мой обман.

И он не шел меня освобождать, как сделали это Карл и Фелина, и он бы повесил меня ради торжества справедливости, как он ее понимал. Друг, называется. Впрочем, у меня наивная реакция на дружбу. Примерно так же было с Отли Меррингером, когда я узнал, что он – обыкновеннейший провокатор Ковенанта. Говорят, люди меняются. Думаю, это не так. Просто когда они раскрываются с негативной стороны, оказывается, что они всегда были такими, что мы их просто очень мало знаем. Большинством людей правят страх и эгоизм. А некоторыми – как Самантием – фанатичное принятие определенных идей, которые заменяют им разум и заставляют совершать заранее предопределенные поступки. Человек превращается в раба идеи, не способного мыслить широко и здраво.

Если бы Самантий признался, я, в теперешнем своем состоянии, пожалуй, зашвырнул бы его в озеро. Слишком много и часто я миндальничал с врагами.

Однако не пойман – не вор. Не пытать же его, в самом деле?

Скажу Виджи, чтобы присматривала за ним.