«А разве не простужаюсь?.. Да мы с нею одиннадцать лет одно небушко коптим… Вылил все слёзы… Не поверишь… Де-вять лет просил эту дикую барыню перешить верхнюю пуговку поближе к краю. За девять лет всё ж перешила… Туговато… Хорошо б теперь петельку накинуть… Два года тянула. Пришила петельку, да, – он отвернул ворот, – не с той стороны заехала… Вот и хожу весь навраспашку, открытый настежь всем ветрам, всем сквознякам. Ей-то что… Села умная голова, золотая макушка да и усвистала в командировку. Сейчас в Ереване… С кем эта чудь играет там в обнимашки? С каким-нибудь Нориком? С Мартиком? С Апреликом? С Февраликом? С Январиком?.. А можь, со всем «Араратиком»? А можь, со всем Ереваником?.. Пускай! Пускай! Это ей зачтётся в трудовой стаж. Ой как зачтётся! Красной впишется строкой… У Боженьки бухгалтерийка безукоризненная. Господь засчитывает всё! Ничего не пропускает!»
И верно.
Менделеиху тоже не пропустил.
Однажды мой Менделеев неожиданно вернулся из командировки, а у этой гульной коровы распяленный хахаль.
Заметалась, как кукушка в гнезде.
Что делать? Что делать?
И молит вавилонская блудница Бога:
«Господи! Сделай так, чтоб мой лапоть ничего не заметил!»
«Я сделаю, – отвечает Вседержитель. – Но летом ты должна утонуть».
«Хорошо! Хорошо! – зарадовалась Менделеиха. – Прекрасно! Я насквозь согласная! Лишь бы сейчас пронесло! Лишь бы мой бестаблишник ничего не унюхал!»
Всё обходится.
И вот летом Менделеихе исподтиха подпихивают в завкоме горящую шикарную путёвку на Чёрное море.
Её подкусывает поехать. А она боится умереть.
Но всё же море! Море! Да ещё Чёрное! Да ещё в августе!
В дрожи берёт она путёвку. Говорит себе:
«Я поеду. А купаться не буду. И не утону…»
Она шила новую юбку и битый век сушила голову, где ж сочинить разрез. Развали сбоку – ни себе, ни людям. Разрез сзади означал «следуйте за мной!» Что-то попрошайское… И трудный её выбор пал на глубокий разрез спереди «Я вся ваша!»
Сначала она не купалась.
Потом стала украдкой полоскаться у самого у берега, где раку по сраку. Мелко так, даже раку не утонуть.
На привязи у берега наполаскивалась она недели с две, как вдруг объявляют морскую прогулку на роскошнейшем лайнере.
«Не будет же
На корабле танцы. Народу невпроход. И одни женщины.
Выходит корабль на середину моря и вдруг при ясном солнышке раскалывается на две части.
Менделеиха на колени. Горячечно умоляет:
«Господи! Ну зачем ты из-за меня из-за одной?.. Из-за одной губишь столько народу!»
А Верховный отвечает:
«О, если бы только из-за тебя одной… Я ж вас, вавилонских блудниц, по всей земле по одной собирал целых десять лет!»
– Ай как умно! Ай как умно! – запрыгал Колёка на койке. – Слава Предвечному! Нету больше Менделеихи!
– Да нет, – говорит Топа. – Не стало Менделеева. Как только узнал про странную катастрофу, тут же умер… Любил как… И минуту без неё не прожил…
– Из-за какой сучары сгиб человек!.. Ну да уж и то навар, что хоть и её не стало. Я б такую сам задушил!
– В том-то и соль, что Менделеиха одна на весь корабль осталась в живых.
– Чего ты мне лапшичку на уши кидаешь? Ну чего?
– И не думал. Жива… Да… И живёт в Ялте!
– Адрес! – взревел Колёка.
– Вот этого я тебе не могу сказать.
– Тогда это были твои последние слова!
Колёка стал его душить.
– Не души, звероящер. Скажу… Разве я не помню адрес Капитолинки? И своей, и твоей хозяйки?
– Ка-пи-то-ли-на?! Наша А-Капелла?.. Не верю, шустряк! Опять лапшичка! Что ж она, с середины моря доплыла?
– На мне… На мне доплыла до Ялты… Она и самого Боженьку обвела… Она знала, что Боженька никогда не обидит животное. И на море поехала со мной. И купалась вдали ото всех со мной… И на прогулку взяла… И ни на миг не спускала с рук… Когда мы очутились в воде, я оказался под нею. Боженька пожалел меня. Дал выплыть… А она плыла на мне…
– Ну, мы ещё стакнё-ёмся с этой с русалочкой! Она у меня попляшет лезгинку на раскаленной сковородушке!.. Я не Боженька. Я не ты. Я – Колёка! Меч, карающий неверных жён! Всяка сучонка знай свою конурёнку!
19
Единственную комнатку снимали у Капитолины три шнырика.
Сама она летом жила на кухне.
В назначенный день парни не уехали. Сказали, что не успели добыть билеты. Напросились ещё на три дня.
Убежали и эти дни. А с ними и парни. Уёрзнули впотаях. Не заплатили за продлёнку.
«Зевнула… Учу, учу себя и всё никак не научу, что бабульки надо брать вперёд!..»
Расстроенная Капитолина вбыструю глубоко и всесторонне убрала в комнате – по обычаю, убирала она комнату жильцам всего-то один раз, перед вселением, толкнись те хоть на неделю, а хоть и на весь месяц, – и уже в сумерках шатнулась в сарай.
Вся наша троица лежала без огней. Затаилась. Думала, что это сам контроль грядёт.