Ваша честь [litres]

Это была просторная комната, с высокими окнами, так что в дневные часы света в ней, скорее всего, хватало. Все в этом логове было в беспорядке: полотна, тюбики с краской, кисти, карандаши, кусочки угля, грязные разноцветные тряпки, пара сундуков, до отказа набитых одеждой, а еще по всей комнате висело множество веревок, на которых сушилось белье. И все это пропитано едким запахом краски, бумаги, вареной репы и нищеты, от которого мутило в животе. Его честь был изумлен, но вовсе не этим беспорядком, и даже не странным впечатлением, которое производили облезшие стены, как будто скалившие зубы, и не присутствием художника, который, сидя спиной к двери, не соблаговолил повернуться, погруженный в работу над рисунком, освещенным канделябром с двенадцатью свечами. Дон Рафель был изумлен при виде галереи рисунков, которые приветствовали визитера, прикрепленные прищепками к одной из веревочек, протянутых по всей комнате. С дюжину нагих женщин в неправдоподобных позах бросали непристойные взгляды на входящего во владения Тобиаса. Наскоро и сластолюбиво оглядев их, его честь обратился к художнику и срывающимся голосом поздоровался с ним. И тут он пригляделся к рисунку, лежавшему у Тобиаса на столе: женщина раскрывала себе половые губы рукой, а лицо ее застыло в усмешке, при виде которой дон Рафель подумал, что подобного сладострастия не может быть на свете. Даже в выражении бедняжки Эльвиры, в самые славные ее моменты, не было столько похоти. Его лысина под париком покрылась потом. Дон Рафель сглотнул слюну и искоса поглядел на художника.

– Что вам угодно? – задал риторический вопрос художник, прекрасно знавший, зачем к нему являлись все эти взбудораженные господа.

Знала об этом и старуха, служившая ему посредницей и зорко следившая, руководствуясь немалым опытом и чутьем, чтобы в мастерскую не заявился какой-нибудь отряд дозорных или кто бы то ни было, имеющий отношение к правосудию. Вроде дона Рафеля.

– Видите ли, я… Я – доктор, понимаете?.. И я хотел бы…

– Разумеется, господин доктор. Можете выбрать любой из рисунков, которые тут висят. Эти два стоят одно дуро за штуку, и по два дуро за штуку…

– Эти рисунки мне не нужны. И к тому же это слишком дорого.

– Тогда погодите: здесь, в папке, у меня есть рисунки за полдуро, которые…

– Нет, Тобиас, нет, – в нетерпении оборвал его высший авторитет Каталонии в вопросах правосудия.

– Тогда за каким чертом вы сюда явились?

– Я хочу, чтобы вы мне кое-что нарисовали… – Он быстро оглядел всю галерею и остановился на женщине с рисунка на столе. – Нарисуйте мне такой же рисунок, как этот. Но в два раза крупнее, и… – Он вынул коробочку из кармана пальто и раскрыл ее. – Я хочу, чтобы вы к ней пририсовали вот это лицо.

– Хорошо, доктор.

Тобиас взял коробочку и уставился на миниатюрный портрет доньи Гайетаны. Он некоторое время его разглядывал, потом вернул владельцу:

– Он очень маленький, этот портрет. Работа тяжелая.

– Назовите цену.

– Четыре дуро за лицо и одно дуро за тело, – проворно нашелся Тобиас.

– Эка загнул.

– Работа тяжелая, доктор.

– По рукам. Только начинайте рисовать лицо прямо сейчас. Я хочу убедиться, на верном ли вы пути.

Тобиас согласился. А кто ж не согласится, раз тут такая спешка. На этом докторе медицины можно будет неплохо заработать. В мгновение ока он изобразил, срисовывая с портрета из коробочки, лицо, отдаленно напоминающее Гайетану. Пока он работал, дон Рафель в волнении стоял с ним рядом и говорил ему: да, да, вот так; нет, нет, рот не такой. А Тобиас ему, да ведь этот портрет совсем малюсенький – какие у нее губы: мясистые? полные? чувственные? манящие? влажные?.. Его честь был в отчаянии, потому что никогда еще ему не приходилось описывать губы «моей Гайетаны желанной». А Тобиас сказал: «У меня к вам предложение, доктор». И именитый медик Массо ответил: «Какое именно?» И художник Тобиас продолжал: «Давайте я вам нарисую столько набросков, сколько вам угодно, по две песеты за каждый». А доктор ему: «По две песеты? Это же бешеные деньги». А художник: «Ради науки ничего не жаль, доктор. Вы ведь хирург?» И хирург Массо удивился: «Как вы догадались?» А он: «По тому, с каким жаром вы отнеслись к этому вопросу: подобный интерес я наблюдал только среди людей ученых». И доктор хирургических наук Массо согласился: «Пусть каждый набросок стоит по две песеты». И только по истечении часа и десяти песет, выплаченных за наброски, у них получилось лицо, действительно очень похожее на далекое, недосягаемое, любимейшее и желанное лицо «Гайетаны моей».

– Завтра я вам нарисую ее тело.

– А сейчас не можете?

– Никак не могу, доктор. Это займет у меня несколько часов.

– В полдень я зайду за рисунком. Или, может быть… – размечтался он, – пришлю за ним кого-нибудь из своих помощников.