Ваша честь [litres]

Дон Рафель подошел к проклятой клумбе. «Смотри-ка, а Роман-то уже и примулы посадил», – подумал он. Он поглядел на этот клочок земли без отвращения, которое поначалу наполняло его… как будто ему хватило нескольких часов, чтобы привыкнуть к этой жути. Как будто не было ничего особенного в том, что любовница похоронена у него в саду, в девяти пядях земли от цветущих примул. Страшно. Ему было страшно. Он был охвачен ужасом. Паникой, жутью, смятением, холодом в венах и в сердце… Потому что все то, чего он больше всего в жизни боялся, вот-вот должно было с ним произойти. Но еще ему было страшно потому, что в отчаянном положении человеку свойственно переступать известные пределы, и дон Рафель, сам того не желая, начал задумываться еще и о загробной жизни. Несмотря на то что хождение в церковь никогда не пробуждало в нем особого энтузиазма, общественное мнение по этому вопросу не позволяло ему допустить никакой другой логической возможности, что влекло за собой принятие учения Святой, Соборной и Апостольской Католической церкви-матушки, а именно: рая, ада, греха, дьявола и геенны огненной. Как бы ему хотелось ни во что не верить, как утверждал, что ни во что не верит, Жасинт Далмасес! В глубине души дон Рафель знал, что под конец жизни ему придется платить по счетам. И ад, хотя до него было еще далеко и был он понятием расплывчатым и не лучшим образом доказанным, его страшил. И не только ад, но и другие вещи: как, например, смысл вечности. Эту мысль порождала очевидная всем истина, что жизнь нам дается только раз. И что же тогда происходит, если мы ее испортили по ошибке? Нужно жить дальше. А если ошибка чудовищна, то, возможно, с нами навсегда останется зловещее сознание того, что мы ошиблись безвозвратно. Дон Рафель считал, что в жизни человеческой всегда была эта неясная идея вечности, которая неизменно связывалась с мыслью о грехе. С точки зрения дона Рафеля, сознание греха берет начало в противопоставлении между эталоном идеальной жизни, который человек для себя построил, и действительностью. И если в ходе этой очной ставки человек видит погрешности, ошибки… совесть дает ему знать, что он поступил неправильно. Поэтому люди всегда верили в грех, но виды греха с течением времени менялись. Они зависят от эталона идеальной жизни, сформировавшегося в каждую конкретную эпоху. Наказание и ад, и это действительно было ему ясно, основаны на том же сознании. До чего же беззаботно живут кошки! Из всего этого дон Рафель делал вывод, что полное покаяние невозможно, за исключением тех случаев, когда человек, против которого ты согрешил, сам тебя прощает. Как же она могла его простить, «бедняжечка моя, Эльвира, ведь я же не нарочно»? Чувству вины предстоит остаться с ним навсегда… А навсегда – это значит навечно. Ад состоит из Эльвир и Андреу Перрамонов, или как его там звали, этого злосчастного паршивца. Или он даже может состоять из тех дюжин подсудимых, которые благодаря верховному судье закончили свои дни с петлей на шее… «Ну-ну, постойте-ка! Все, что касается служения на ниве правосудия, не имеет с этим ничего общего, понятно? Еще не хватало… Грех, то есть настоящий грех, – это разве что „Эльвира, и я не нарочно“, так и запишите». А плотские грехи? Их сколько совершил? Все, сколько есть. А кражи? Дело известное, у него рыльце в пушку. Дона Рафеля начинали мучить угрызения совести, смотри-ка; а ведь его поступки никогда не мешали ему спокойно спать, за исключением случая с бедняжечкой Эльвирой. Однако, да, да: его мучили угрызения совести. За несколько часов до того, как все потерять, включая, по всей вероятности, честь и доброе имя, он тратил время на то, чтобы думать о своей вине. Скорее всего, потому, что ничего не мог сделать, чтобы предотвратить развитие событий. От полного бессилия. «Орион, как же тебе спокойно там, наверху, возвышаться над холодом ночи. Ах, быть бы мне звездой».

5

День святого Сильвестра[234]. Невзирая на беззастенчивое изобилие дождя, город проснулся в праздничном настроении. Был вторник, такой же, как и все, но речь шла о последнем вторнике года и века, и в воздухе парило сознание исключительного момента. Колокола, из-за дождя звучавшие глуше, пытались перезвонить друг друга в суматохе улиц, которые, даже промокнув до нитки, не хотели быть по-прежнему пустынными. Иные кляли небо за то, что оно не послало им более залитый солнцем, тихий и сухой конец года и века, не обременяя их неудобствами луж, холода и особенно грязи, которая за осень и начало зимы развелась такая, что барселонцы засели в ней почти по самую макушку. День святого Сильвестра. День Носатого человека[235].