Ваша честь [litres]

Одно несомненно: цвет, сливки, сметана и прочие прелести барселонского общества были с головой погружены в крайне интенсивное общение на личном и культурном уровне. Вне всякого сомнения, это гарантировало, что организация любого фуршета, бала, полдника или концерта вызывала неподдельный энтузиазм. И разумеется, были среди аристократов и буржуа и те, кому казалось скорее нежелательным вступать в эту игру. Но были они в меньшинстве, и к тому же их считали занудами и недолюбливали. Что касается простого народа, его жизнь шла по совершенно другим правилам: у всех этих несчастных, столяров, трактирщиков, слуг, носильщиков, крестьян, ремесленников всех сортов, погонщиков мулов, сапожников, могильщиков, рыбаков и моряков, ключников, торговцев, плотников, продавцов вермишели и представителей всех прочих профессий, какие только могли появиться в городе с населением в сто двадцать пять тысяч двести сорок три человека, не было другого выхода, да и по бедности своей найти его они не могли; а потому если они и вступали в брак, то делали это просто так, не задумываясь о последствиях.

В этом блестящем обществе дон Рафель вертелся как мог. С одной стороны, он не был абсолютно уверен в том, что донья Марианна ему верна. Еще неизвестно, не прячет ли эта сеньора под юбками бегинки[107] и святоши парочку любовников… Но кто бы смог прельститься – вопрошал себя дон Рафель – этой наряженной в черное палкой, с лицом, прикрытым мантильей, и восковым молитвенным дыханием? С другой стороны, сам он донье Марианне был, без тени сомнения, неверен; шел он к этому долго и вовсе не абы как. На самом деле все началось тогда, когда, женившись на ней, он понял, что в случае, если исполнение супружеского долга будет производиться согласно подсчетам доньи Марианны, возможностей предаться любовным утехам ему будет предоставлено ничтожно мало. Тогда он направил весь свой организационный талант на поиск любовницы, способной в должной мере удовлетворить его потребности. Дураком дон Рафель не был: он сразу же отказался от мысли участвовать в групповых танцах с рогами, то есть в любовных связях, чинившихся в недрах бесплодной барселонской аристократии, – молодому адвокату пророчили славное будущее, но успех зависит от того, насколько ты благоразумен. Будучи человеком честолюбивым, он метил высоко, начиная с малого. Спеша достичь желаемого, он умел ждать. Вот так, по прошествии нескольких лет супружеской жизни, не имея детей и располагая считаными возможностями их завести, он приступил к своему великому любовному приключению. И очень скоро понял, что, несмотря на все деньги, власть и кажущееся счастье, которыми он располагал в рамках своей семейной жизни, сердце его таяло только в присутствии выбранной им женщины, сумевшей собственной нежностью доказать ему любовь. И к тому же в самом начале она и вправду его любила. Ничего удивительного в том, что дон Рафель, знавший, что привилегии высокого положения в обществе таят сплошные разочарования, с волнением страсти преследовал искру счастья, которое для него заключала в себе «Эльвирушка моя возлюбленная», и считал эту женщину единственным своим соприкосновением с пределами блаженства. Выпадали и другие минуты, когда дон Рафель чувствовал себя счастливым: уединившись с телескопом. Он обращался в бегство к иным звездам, иным вселенным, более чистым, далеким и молчаливым, солнце которых не освещает ни донов Пере, ни донов Херонимо, спокойным, а потому особенно желанным. Другими словами, дон Рафель был счастлив только с Эльвирой или в мечтах. А возможно, никакой разницы между ними не существовало. И все это произошло задолго до того, как между ним и его размеренной жизнью возникла донья Гайетана, так часто заставлявшая его забывать о привычном благоразумии: «И что этот старик о себе возомнил, курам на смех, по уши втюрился в такую молоденькую девочку, как баронесса».