Ваша честь [litres]

«Гнездо любви, тайный уголок, неведомый чужим, наша с тобой обитель блаженных, пристанище игры и радости, милая шкатулочка, где хранятся наши игрушки, альков вздохов, убежище щедрого отдыха, родник для иссушенного огнем любовной страсти, жилище любимого, голубятня, куда летят пары любви, исцеление пораженного стрелой Амура, комната благости, изящная камера для узников любви, очаг Эрота, сад утех, домик, куда возлюбленный вернулся после долгих столетий разлуки, храм торжества нежности, павильон отдохновения, где изнуренные томлением питают свое безумство, лоза плодов любви, кров жаждущего любовника, фаланстер[108] влюбленных, гнездилище изысканных забав, джунгли мечтателя, постоялый двор, где путешественники, ведомые божественным огнем, питают свою страсть, вилла Абеляра и Элоизы, укромная гавань, пристань, где обездоленный любовью ищет убежища в объятиях счастья, особняк всех блаженств, блистательный коттедж Джульетты и Ромео, стебель, колос и стог вечных красот, приют феи Гармонии, любезные стены, грот, где пламенеют ласки, обжигает влечение, ослепляет взгляд, будоражит воспоминание, возбуждает прикосновение и юность дарует вечную жизнь». Так дон Рафель называл, прибавляя еще сотню тысяч других эпитетов, тот милый его сердцу дом, домишко, домик, где Эльвира ждала его каждую среду и каждую пятницу после четырех часов дня, когда колокола церкви Санта-Мария дель Пи, Висента либо Жозефина, с высоты своих колоколен начинали созывать верных к совместному чтению молитвы Святого Розария, руководил которым с алтаря преподобный патер Пратс: этого донья Марианна, руководимая благочестивым рвением, никогда не пропускала и ни в коем случае на него не опаздывала, ибо именно тогда зажигали двенадцать свечей перед алтарем Святого Леонарда в честь чтимого Иосифа Ориола-и-Богуньи. Донья Марианна замирала от мистического восторга всякий раз, когда речь заходила об Исцеляющем Хлебом и Водой: как многие верующие в Барселоне, она была исполнена надежды на то, что вскоре его, без сомнения, признают блаженным, а там и канонизируют. Суетливое поклонение, которое донья Марианна испытывала по отношению к обожаемому ей святому и церкви Санта-Мария дель Пи, приходилось весьма на руку его чести: в отсутствие жены ему не стоило особенных усилий, покончив к вечеру с судейскими обязанностями, наносить тайные визиты Эльвире, «прекрасной даме, дамочке, дамзели, красавице, великолепной, прелестной, хорошенькой, изящной и пригожей, роскошной, миловидной, восхитительной, очаровательной, эффектной, бесподобной, божественной, блестящей, элегантной, дивной, Эльвире моей мечты, с которой я встречаюсь по средам и пятницам в пять часов вечера». Такой строгий порядок царил в прелюбодейной жизни дона Рафеля не только по причинам элементарного благоразумия, но и потому, что возлюбленной его Эльвире было весьма удобно принимать любовника в заранее установленное время: ведь, если в самом начале их отношений дон Рафель, изголодавшийся в обществе не отличавшейся любовным пылом доньи Марианны, и отдавался страсти с особым рвением и можно было с уверенностью сказать, что накал эмоций достигал в ту пору своего апогея, жизнь такова, что все в этом мире, даже самое жаркое пламя, рано или поздно охладевает, а годы летят, и следует щадить здоровье. Бесспорно, что, когда их тайная связь только начиналась, Эльвира, девушка из деревеньки Орта, отличавшаяся завидным здоровьем и хорошей фигурой и жившая в комнатке за магазином, торговавшим крупами на развес, была влюблена в своего влиятельного покровителя. Не подлежит сомнению и тот факт, что по истечении двух лет тайных свиданий – ах, как же страх быть застигнутыми врасплох не дает задремать любви! – дон Рафель, будучи престижным адвокатом и человеком состоятельным, купил ей премиленький домик, чтобы Эльвира туда переехала. В ту пятницу, когда он подарил ей ключ, завернутый в упаковку, она стала спрашивать: «Что это, Фелечка мой милый?» – а тот, в восторге оттого, что она зовет его Фелечка, настаивал: «Бери, бери, это тебе подарок». А она разволновалась, потому что не в обычае дона Рафеля было тратить деньги на бесполезные безделушки, и с нетерпением разорвала упаковку, как все мы любопытными пальцами разрываем упаковки, в которых завернуты подарки, и, увидев массивный ключ, сказала «нет-нет», потому что это превосходило все ее ожидания, но, когда он подтвердил, «да-да, моя Эльвирушка», она бросилась дону Рафелю на шею и растрепала ему парик. В тот вечер она не переставала его ласкать и время от времени гладила ключ так, будто гладит нечто иное, и у дона Рафеля, который тогда еще не стал его честью, слюнки текли, и он говорил ей, «Эльвира, волшебница моя», а она, полураздетая, влажными губами отвечала ему, что он самый статный и страстно любимый мужчина во всей Барселоне. И Эльвира переехала в новый дом, премиленький домик на улице Капучес[109], возле улицы Аржентерия, со своей страстью и прочими вещицами. «Какое счастье! Теперь нам некого опасаться и я могу быть у тебя каждый день», но она быстро подсчитала что-то в уме и сказала: «Да-да, любовь моя, по средам и по пятницам»; а он ей: «Как же? Разве тебе не хочется, чтобы мы виделись почаще?» И она нежно расстегивала его шелковую рубашку и узкие подштанники и чувственно шептала: «Конечно хочется. Как я была бы рада видеть тебя каждый день, но во благо нашей любви мы должны быть осторожны, Фелечка мой; мы не можем допустить, чтобы о нас судачили злые языки, ведь наша любовь сильна и чиста» – и спускала с него подштанники и начинала бережно ласкать торчащий пенис, и мир уходил у него из-под ног, и каждое слово Эльвиры было словом Божиим, «да, Эльвирушка», и она вставала на колени и брала в рот взбодрившийся член и языком творила чудеса, и дыхание будущего председателя Аудиенсии Барселоны становилось сбивчивым и неровным, и дон Рафель Массо-и-Пужадес, еще не ставший его честью, закатывал глаза, и Эльвира время от времени вынимала фаллос изо рта и снова убеждала его, говоря: «Фелечка мой, твоя жена начнет подозревать; ты занимаешь такое высокое положение (хотя положение его в тот момент было скорее раскоряченное), что не можешь позволить себе, чтобы разразился скандал», – и, не давая ему вставить, что «давай тогда и по понедельникам, Эльвирушка», она снова сладострастно принималась сосать член, и он уже не помнил, что хотел сказать, как будто и язык его Эльвира тоже проглотила. И он только вздыхал: «Эльвирушка, как же ты хорошо это делаешь, ты просто королева, моя королева», – и в этот праздничный день новоселья в гнезде любви, тайном уголке, неведомом чужим, «нашей с тобой обители блаженных» и так далее, Эльвире удалось высосать такой фонтан спермы, что никто и никогда больше слова не сказал против того, что приемными днями являются среда и пятница, и это никоим образом не уменьшает гонорара, который ей причитается как честной содержанке. А ночью дон Рафель, лежа рядом с расфуфыренной, безукоризненно причесанной и недоступной доньей Марианной, думал о том, что будет, если попросить жену, чтобы она занялась с ним тем же, чем занимается с ним Эльвира, и, глядя краем глаза, как та зевает, прочитав при свете свечи несколько страниц из Фомы Кемпийского[110], приходил к выводу, что это совершенно невозможно даже выговорить и что, если он решится сказать ей об этом, она тут же, у него на руках, упадет в обморок; что на то и нужны любовницы. Особенные любовницы.