Ваша честь [litres]

Нередко в объяснениях Далмасеса ему казалось интересным только то, что давало простор полету его воображения. Выходит, невооруженным глазом можно разглядеть сто двадцать пять звезд в созвездии Орион? Он насчитал сто шестьдесят. Выходит, Бетельгейзе – красная звезда, а Ригель и Беллатрикс-воительница – бело-голубые? Да. Ну так что же? Такие же бело-голубые и три сестры на кушаке Охотника. Доктор Далмасес утверждал, что Гершель считает, что Альнилам, эпсилон Ориона, – одинокая гигантская звезда; однако две ее спутницы, Минтака и Альнитак, – не те, за кого себя выдают: это двойные звезды. Однако же он, при помощи своего оборудования, не сумел в этом удостовериться. А о многом другом не подозревали ни дон Рафель, ни доктор Далмасес, ни Гершель, ни Мессье: как, например, о том, что Орион действительно является определенной частью звездного неба, а не только представляет собой в перспективе иллюзию созвездия и находится на расстоянии 1300 световых лет от сада дона Рафеля; исключение составляет Ибт-аль-джауза, «Подмышка великана». Альфа Ориона, или Бетельгейзе, красный гигант, – переменная звезда, навечно вставшая на пути от клумбы в саду дона Рафеля с укоренившимися на ней бегониями ко всем остальным звездам созвездия. Дон Рафель не знал, что до звезды Ибт-аль-джауза всего лишь 460 световых лет, как говорится, рукой подать. Как и того, что через полтора века Амбарцумян[174] определит, что возраст трапеции туманности Меча Ориона[175] составляет всего лишь четыреста тысяч лет. На все это его чести было начхать. Он предпочитал предаваться полету фантазии и думать о судьбе великолепного Ориона, который получил от отца своего Посейдона дар ходить по волнам, как по земле. У дона Рафеля голова шла кругом от разнообразия легенд о жизни храброго охотника. Но все они были великолепны. В них говорилось, что юношу полюбила Эос, Аврора, богиня зари (когда Орион восходит на востоке, он покоится в объятиях зари), и Артемида, в приступе ревности, приказала скорпиону ужалить и убить его. Вот почему силуэты скорпиона и охотника навечно отпечатались на небе. И все-таки больше всего дон Рафель любил другую легенду: Орион, благородный и прекрасный охотник, которого сопровождает пес Сириус, гонится за своими жертвами, Плеядами, и тут на него нападает Телец. Он защищается чем-то вроде дубинки, идущей от мю и ню Ориона к северу. Так вот: Артемида, сестра Аполлона, девственная и строгая, вечно юная богиня целомудрия, ослепительная и жестокая Артемида влюбляется в неотразимого охотника Ориона, и Аполлон, возмущенный слабостью сестры, приглашает ее посостязаться с ним в стрельбе из лука. «Видишь вон ту точку на горизонте? – говорит он ей. – Бьюсь об заклад, что ты в нее не попадешь». Артемида прицеливается, стреляет и попадает. А была это голова возлюбленного ею Ориона: он умирает и навсегда восходит на небо. С каким наслаждением дон Рафель воображал плач Артемиды, узнавшей, что любимый убит ее собственной рукой! Эти рыдания могли сравниться лишь с плачем Орфея, потерявшего Эвридику («Che farò senza Euridice!..»[176] – поют у Herr Glück[177]), или исступленной Ариадны, когда, проснувшись рано утром у моря, она понимает, что Тезей ее покинул. «Ах, эти сказки о любви», – думал дон Рафель. От них его сердце таяло, и с этим он ничего не мог поделать. И все они ему нравились: ведь версии трагической истории об Орионе этим не ограничивались. Еще в одной прелестной легенде говорилось о том, что это Орион преследовал вечную деву Артемиду и та, в порыве гнева, велела скорпиону его ужалить и убить. «О жестокая Артемида, Гайетана моя, всегда далекая и видимая только в телескоп!»

Дон Рафель так резко захлопнул книгу, что его вздох застрял между страниц. «Как восхитительно было бы жить спокойно, – подумал он. – Какое блаженство проснуться и слушать одно только пение птиц, в ожидании обильной трапезы. Какое блаженство спать ночью… Какое блаженство жить в мире, где все женщины тебе доступны, Гайетана моя. Какое блаженство никогда больше не думать ни об Эльвире, ни о Сетубале». Но жизнь его была построена по-другому. Дону Рафелю Массо-и-Пужадесу, председателю Королевской аудиенсии провинции Барселона, причитались почести, большие деньги, зависть, отравленные улыбки, платежи, приветствия, прошения о помощи, пожелания начальства, которые на деле являются приказами, подозрения в том, что он может потерять должность, которая всегда висит на волоске, шепотки, скука (как долго длятся вечера без Эльвиры, и до чего он всегда ненавидел салонные игры), одиночество, одиночество и еще раз одиночество. И до какой-то степени ощущение сиротства. И понимание, что он вполне умело достиг того, чтобы ему завидовали больше, чем кому-либо другому в Барселоне, но и клеветали на него больше, чем на всех остальных. И скорее всего, ненавидели тоже больше всех, за исключением генерал-капитана. Хотя это он только предполагал.