Ваша честь [litres]

Вот почему, когда кругленький, краснолицый, жизнерадостный бессменный советник братства Крови из прихода Санта-Мария дель Пи, патер Пере Чикарт, явился в его владения, старик похолодел от ужаса. Он всегда узнавал об участи своих подопечных по косвенным признакам: если до заключенного никому не было дела, значит ему суждено гнить в этих стенах до тех пор, пока смерть не сподобится сделать ему одолжение и забрать его; появление дежурного офицера указывало на скорое освобождение; но если к ним заявлялся кругленький, жизнерадостный, краснолицый отец Чикарт, это означало, что вслед за ним примчатся хищные куницы из братства Крови. Дурной знак. Видно, какой-то плотник уже сколачивает эшафот на площади перед зданием церкви Санта-Мария дель Пи. Тюремщик даже и догадываться не мог о том, что бессменному советнику братства Крови, патеру Пере Чикарту, пришлось сражаться, аки тигру, с самой супругой председателя Верховного суда, «да поможет нам Господь держаться от него подальше». Вышло так, что этой даме, руководимой неправильно понятым благочестием, втемяшилось в голову взять на себя роль, отведенную мужчинам, и быть с приговоренным к смертной казни в решающий момент, а дело это тонкое и, даже если ты много раз брал на себя эту ответственность, всегда непростое, «и это я не для красного словца говорю». К тому же предоставление духовного утешения является прерогативой бессменного советника, и все тут (четвертый Протокол второго свода правил братства). Донье Марианне, одним из сокровенных желаний которой было поближе подобраться к висельникам, пришлось довольствоваться туманным обещанием пересмотреть устав в будущем, как несколько дней назад дал ей слово поступить сам председатель братства. И поскольку в конце концов она отступилась от идеи воспользоваться влиянием своего мужа, ей было предоставлено почетное право возглавить шествие в день казни, хоть она и женщина. Это тебе не шутки. И кто остался недоволен, тому никак не угодишь, особенно если принять во внимание, что донья Марианна к этому дню приготовила новое облачение, специально для дам, на котором крест был вышит не на рукаве, а на груди. «И я уверена, мужчины вскоре начнут нам подражать. Только представьте себе тридцать членов братства, шествующих с алыми крестами на груди, какое зрелище».

Тюремщик довел упитанного священнослужителя до камеры и остановился как вкопанный у двери, как будто ему было совестно оставлять Андреу один на один с этим стервятником в образе рубахи-парня.

– Смирись, сын мой. Нам следует предать себя в руки Всевышнего, пока еще есть время обрести вечное блаженство. – И он положил заключенному руку на плечо.

Андреу не удосужился встать.

– Я ее не убивал. Я хочу повидаться с отцом… Почему мне не дают повидаться с отцом?

– Сейчас настало время искупить свои грехи, сын мой.

– Катитесь ко всем чертям.

– Что ты сказал, сын мой?

– Я сказал, можете катиться ко всем чертям. Я хочу только одного: чтобы кто-нибудь спас меня.

И тут, в это самое время, когда в камере происходила сия душеспасительная беседа, а тюремщик под покровом темноты стоял на страже у гнилой двери, затхлый и вечно темный уголок неожиданно осветила лампадка, за которой тяжело дышал отец Жуан Террикабрес (штатный священник тюрьмы на пласа дель Блат, двадцать лет на посту, пятьдесят семь приговоренных к смерти в послужном списке, и только шестерых он не смог уломать, «а этот Перрамон слишком уж упрям, на мой вкус»). Патер Жуан Террикабрес, обуянный библейским праведным гневом чистейшей пробы, не мог скрыть своего состояния даже от жалкого тюремщика.

– Это что же, отец Чикарт из братства Крови? – указал он на дверь камеры Андреу.

– Да, патер.

– Как же ты посмел его впустить?

– Патер… Откуда же мне было знать… Если начальник тюрьмы разрешил…

– Тоже мне начальник, начальник… С него и взятки гладки, всегда творит, что ему заблагорассудится.

– Откуда же мне было знать, патер…

– «Откуда тебе было знать»?.. А кто в тюрьме священник? На ком лежит ответственность за предоставление духовного утешения в этих четырех стенах? А?

Отец Жуан Террикабрес сделал над собой усилие, чтобы успокоиться. Он снова указал на дверь и расплылся в свирепой улыбке.

– Отец Чикарт? – повторил он.

– Да, патер.

– Совсем очумели. Теперь уже и предупреждать заранее перестали. Видимо, решили, что в тюрьме они хозяева… – Он все больше распалялся от своей собственной тирады. – И если никто их не остановит…

Тут отец Террикабрес вгляделся в ничего не выражающее лицо тюремщика и подумал: «А перед тобой-то я зачем воздух сотрясаю?» Он резко развернулся на сто восемьдесят градусов и удалился прочь в другой конец коридора, унося с собой светильник, обиду и поток ругательств, вызванных вторжением на его территорию, а тюремщик снова занял свое место у двери. Он не хотел себе признаться, ничуточки, что от известия о скорой панихиде у него защипало в душе, да и в глазах тоже. А может быть, состоится и сразу две панихиды: он слышал, как охранники толковали, будто бы у укокошившего шлюх голландца Ганса тоже дела из рук вон плохи.