Василий Алексеев

Душила обида за все случившееся и за то стыдное, что предстоит пережить, оправдываясь и доказывая свою правоту… «Правоту — в чем? — подумал Алексеев. — В том, что Шевцов — сволочь? Это доказать невозможно. Мало ли, что был председателем «Труда и Света». Здесь нет криминала. Расходимся в политических взглядах? Так что же. Меньшевики и эсеры в правительстве имеются. А то, что он мерзавец и враг нашей власти, этого я не докажу. Для этого надо послушать хоть раз то, что он говорил мне наедине. Наедине! Вот в чем загвоздка. Он скажет: «Не говорил ничего такого» — и все. Свидетелей нет. И я — в дураках, я просто псих и хулиган в глазах товарищей, которые меня не знают, этакий распустившийся начальничек из «новых». За рукоприкладство сейчас, как пить дать, можно пойти под расстрел. Это красноармейцы не прощают. Что износился, истрепал все нервы за эти годы, сорвался от ненависти — кому это объяснишь, отчего такое? Износился? Не берись за такую работу, а взялся — держи себя в кулаке. На это и Особый отдел, особая должность у тебя…»

Потом было недолгое разбирательство, из которого явствовало, что Шевцов — хороший красноармеец, за время службы ничем себя не запятнавший, и что заместитель начальника Особого отдела 7-й армии Алексеев допустил недопустимое, опозорил звание красного командира, которое он не достоин более носить. За грубое нарушение воинской дисциплины и рукоприкладство Алексеев был откомандирован в первый взвод 2-й роты запасного полка, что стоял в городе Торжке Тверской губернии. Рядовым красноармейцем…

7-я армия терпела поражения, откатывалась к Петрограду. Тысячи людей погибали ежедневно, становились калеками, кровь лилась ручьями, и что тут за трагедия — случай с Алексеевым? Жив, руки-ноги целы? Благодари судьбу. Но Алексеев ходил, словно неживой, все в жизни было ему не мило: он был не у дел, его лишили доверия. Это было больнее всего. Вместе со всеми учился стрелять, ползать, ходил в наряды, но стыд за совершенное мучил. Одно было хорошо: в полку его никто не знал — он пополнялся из глубинных губерний. Снова Алексеев ждал боя…

И вдруг жизнь его опять закрутилась в бешеном темпе, по которому он тосковал. Помог случай, хотя, как сказать…

Обучение закончилось, и перед выходом на фронт полк построили для митинга. Комиссар напутствовал бойцов. Говорил долго и нудно, словно не в бой, не умирать уходили люди, а картошку полоть. К строю, неожиданно для самого себя, обратился Алексеев, и нашел верные слова, которые хотели слышать люди. И в те же минуты стал «знаменитостью» — полк кричал «ура», а маршевая рота несла его к вагонам на руках.

На следующий день Алексеева назначили руководителем школы политграмоты полка.

А вскоре избрали в состав полкового бюро РКП (б), хотя для этого пришлось вести двухнедельную переписку с политотделом армии — там помнили о проступке Алексеева.

Полк прибыл в Гатчину, и так совпало, что шли выборы в Гатчинский городской Совет рабочих и солдатских депутатов. От полка в Совет избрали Алексеева, а исполком Совета назначил его своим секретарем. Новая должность, новый поворот в судьбе.

II

Утром 4 октября из Петрограда вернулся Григорий Хоружий, привез кучу новостей, привет и шерстяные носки от Марии, свежий номер «Правды» со статьей Ленина «Пример петроградских рабочих». Ильич призывал трудящихся Советской Республики следовать примеру петроградцев в борьбе с интервентами и белогвардейцами. Статья Ленина, как всегда, была на злобу дня: дела на Южном фронте были плохи. Деникин, заняв 20 сентября Курск, усиленно развивал наступление на Москву, Над столицей нависла смертельная опасность.

И тут, совсем не случайно, 28 сентября Юденич начал свое новое, второе наступление на Петроград. Благодаря помощи США и Англии он быстро оправился от недавнего августовского тяжелого поражения. На Северо-Западном фронте белая армия снова насчитывала 34 тысячи штыков и 2400 сабель при 47 орудиях, 500 пулеметах, 4 бронепоездах, 6 танках и 6 самолетах.

Первыми же ударами белые прорвали фронт красных 10-й и 19-й стрелковых дивизий. И вот еще одна новость, которую сообщил Хоружий: войска Юденича заняли железнодорожный узел Струги Белые, перерезав железную дорогу Псков — Луга.

— Быстро идут, гады. Всего неделю, как начали наступление, а уже в Стругах. А под Ямбургом затаились. Тут что-то не так, нутром чую. Нет, не могу больше сидеть в Совете, я должен быть на фронте, ты понимаешь?