Василий Алексеев

А черновой работы не любил. Он — мастер, мыслитель, вождь: он речет, а остальное — дело подсобных рук. И когда пошла работа по созданию молодежной организации, с которой он связывал так много своих честолюбивых планов, то он не утруждал себя мелкими заботами, позвал Григория Дрязгова и Яшу Бердникова:

— Пора браться за дело. Пригласите, пожалуйста, ко мне сюда на квартиру, кого находите получше, проведите с ними предварительное совещание, разъясните наши основания, на которых, по-нашему, пролетарскому юношеству следует организоваться. Это основное, я думаю, можно коротко выразить «Труд и Свет».

— Хорошо, очень хорошо! Просто отлично даже! — восторженно повторял Яша. — Спасибо, Петр Григорьевич!..

Шевцов снисходительно усмехался.

— Что касается Центрального комитета, мы назовем его, в отличие от ЦК партии, Всерайонным Советом Петроградской юношеской организации, чем подчеркнем ее надпартийность…

— Замечательно, — тихо проговорил Яша.

Шевцов заложил ладонь левой руки за отворот студенческой тужурки, отставил левую ногу, выпятил грудь и с пафосом молвил:

— Да здравствует гений всемирных чудес — великий всетворческий труд! Да здравствует светоч всесильной науки!

…Дом номер десять на Большой Дворянской Алексеев нашел сразу, приходилось бывать на этой улице и раньше. Бородатый швейцар в парадном пропустил без препятствий — в последнее время к господину Шевцову что-то частенько стали хаживать такие вот обормоты в латаных штанах и косоворотках, не то, что раньше…

Дверь открыла симпатичная девушка с ладной фу-гуркой.

— Господин Шевцов дома? — спросил Алексеев.

Девушка изучающе посмотрела на него.

— Они работают, заняты…

Но Шевцов уже выходил из комнаты, руки распростерты, как для встречи друга.

— A-а, товарищ Алексеев! Рад видеть, познакомиться.

К Алексееву подходил молодой человек, стройный, с тонкими правильными чертами лица и чуть утяжеленным подбородком. Вьющиеся черные волосы закинуты назад, открывают высокий чистый лоб. Большие глаза за стеклами очков в тонкой золотой оправе смотрят дружелюбно, рот в белозубой улыбке.

— Был огорчен, что вы не были на заседании Все-районного Совета. Здравствуйте, товарищ Алексеев.

— Здравствуйте, господин Шевцов…

— Проходите, проходите… Дашенька, подайте нам чаю в кабинет! — крикнул Шевцов.

И, положив твердую руку на плечо Алексеева, ввел его в просторный кабинет. Здесь стояло несколько высоких шкафов, набитых книгами, четыре кресла вокруг чайного столика и письменный стол, широкий, длинный, заваленный книгами и бумагами.

Шевцов усадил Алексеева в кресло, дал ему оглядеться, а сам между тем пытливо буравил его взглядом, для Алексеева, впрочем, незаметным: в глазах все то же добродушие и благожелательность.

Шевцов с какой-то тайной тревогой ждал встречи с Алексеевым. Он до сих пор четко помнил фразу, произнесенную кем-то, когда зачитывали список Всерайонного Совета: «Алексеев? Из-за Нарвской заставы? Ну, теперь держись! Этот любому нос в кровь расшибет, но все по Марксу и Ленину устроит». А когда узнал, что Алексеев — член райкома партии, депутат Петросовета, председатель завкома на «Анчаре», что начитан и речист, насторожился вдвойне. И уж все стало ясно до конца, когда Шевцову рассказали о Нарвско-Петергофской конференции, о том, что союз в этом районе назвал социалистическим. Впереди схватка…

— Очень жаль, что вас не было вчера на Совете. Такая, знаете, дискуссия разгорелась… Вот сижу теперь, подрабатываю Программу и Устав нашей организации… — начал несколько напряженно Шевцов.

— В-вашей организации, господин Шевцов, в-ва-шей, — отрезал Алексеев.

— Отчего же «вашей», а не «нашей»? Отчего «господин», а не «товарищ»? — в голосе Шевцова был мягкий укор и предложение мира.

— А п-потому что «товарищ» — партийное обращение, а ты, Шевцов, личность надпартийная, а в сути буржуазная. Потому и «господин». Потому и организация не «наша», а «ваша».

Шевцов снял очки, похукал на стекла, протер. Не спеша одел, уставился на Алексеева в упор, с вызовом. Молчал и смотрел.

Перед ним сидел усталый и бледный парнишка. Из ворота толстовязанного свитера тянулась тонкая шея. Лицо… ну, что лицо… Если дать этому парню выспаться, да отмыть, да откормить, да приодеть, так и лицо, пожалуй, будет другим, не таким измученным, прямо-таки несчастным. А глаза, глубокие, карие, горят, как два больших топаза, горят, прямо жгут, черт возьми…

— Надо понимать так, товарищ Алексеев, — гнул свое Шевцов, — что вы прочитали проект Программы и Устава и чем-то неудовлетворены. Я готов выслушать вас, учесть, наконец, то разумное, что вы скажете. Ведь это проект.

— А мне в вашем проекте, господин Шевцов, все не нравится. Ваша идея надпартийности, эта ваша спекуляция на славянстве, эта ваша страсть к черносотенству, и увод молодняка от классовой борьбы в какие-то домохозяйственные школы, литературно-художественные дома и политехнические академии, и членство в организации, которое можно купить любому мерзавцу с кошельком. Разве не так?