Василий Гроссман. Литературная биография в историко-политическом контексте

Один источник мемуарист сам указал. Рассуждая о том, как был подавлен Гроссман, он отметил: «Борис Ямпольский верно передает его состояние, когда описывает встречу с нами в Александровском саду (я читал его воспоминания в рукописи)».

Понятно, что речь идет о статье, напечатанной журналом «Континент» в 1976 году. Там же, как выше упомянуто, публиковались главы романа «Жизнь и судьба». Соответственно, заглавие мемуаров Ямпольского – «Последняя встреча с Василием Гроссманом. Вместо послесловия»[124].

Липкин отнюдь не случайно оговорил, что прочел «воспоминания в рукописи». Для иностранных читателей вновь акцентировал: вне сферы его внимания были заграничные публикации о Гроссмане. Хотя бы потому, что к эмигрантским изданиям не имел доступа, как почти все советские граждане. Континентовская же публикация Ямпольского – посмертная, умер автор четырьмя годами раньше в Москве, вот его статья и оказалась у знакомого.

Ямпольский на семь лет моложе Гроссмана. В годы войны оба были спецкорами «Красной звезды», где служил тогда и Платонов.

Упомянутую встречу «в Александровском саду» Ямпольский действительно описывал. И отметил, что летним июньским вечером «увидел на скамейке Гроссмана и его друга Липкина. На этот раз он как-то странно холодно меня встретил и обидчиво заметил, что я не показывался целый год. Я ответил, что болел.

– Все равно, – как-то отвлеченно сказал он.

Так же некогда он выговаривал мне за то, что я не посещал в последние дни перед смертью Андрея Платонова.

Мы немного помолчали, потом я сказал: Василий Семенович, дайте мне прочесть ваш роман.

– К сожалению, Боря, я сейчас не имею возможности, – как-то глухо сказал он.

Липкин странно взглянул на меня и смолчал. Только теперь я заметил, что у Василия Семеновича подергивалась голова и дрожали руки».

Возможно, это был июньский вечер 1961 года. Ямпольский подчеркнул: «Я долго не знал, что у него изъят роман».

Не знал именно потому, что почти год не виделись – Ямпольский болел. Впервые после болезни и встретил Гроссмана. Однако подчеркнул, что не от него слышал про изъятие рукописей: «Потом я узнал, что роман арестован. С тех пор в обиходе появилось словечко “репрессированный роман”. Пустил его, как говорили, “дядя Митя” – Дмитрий Поликарпов, бывший в то время заведующим отделом культуры ЦК КПСС и сыгравший в этой операции ключевую роль».

Ямпольский не уточнил, что именно сделано Поликарповым. Далее описана встреча, состоявшаяся позже. Но уже в однокомнатной кооперативной квартире, приобретенной Гроссманом. Когда Ямпольский, по его словам, попросил Гроссмана рассказать про обыск, собеседник «раздраженно ответил:

– Вы что, хотите подробности? Это было ужасно, как только может быть в нашем государстве.

Больше об этом – ни слова. Мне бы надо тогда сказать:

– Я ведь не из любопытства спрашиваю. Пусть бы еще одно свидетельство осталось. Может быть, какое-нибудь одно из них выживет. Чем больше свидетельств, тем больше шансов, что одно из них выживет, даже при том, что государство промышляет бреднем.

Но я этого не сказал. Я промолчал. Меня только удивила его резкость».

Хоть что-нибудь узнать про обстоятельства ареста удалось лишь после смерти Гроссмана. Согласно Ямпольскому, в писательскую квартиру «пришли два человека.

– Нам поручено извлечь роман. Вот именно так они сказали: извлечь, – и предъявили ордер на обыск».

Так что про двух обыскивавших первым упомянул Ямпольский. Аналогично – об изъятии всех материалов, относившихся к роману. Эти сведения потом – с вариациями – воспроизводились мемуаристами, журналистами и литературоведами.

Но Ямпольский, в отличие от Липкина, подчеркнул: не от Гроссмана услышал историю ареста. Тот вообще уклонялся от такой темы.

Похоже, что уклонялся и в разговорах с Липкиным. Больная тема. Вот и пришлось мемуаристу использовать чужие публикации.

Кстати, интервью с единственной ныне здравствующей свидетельницей есть в упомянутом выше немецком документальном фильме 1997 года – «Литературная контрабанда из СССР». Гроссмановская сноха рассказывала: «14 февраля 1961 года, около 11 часов позвонили в дверь. Вошли пять человек, один из них направился ко мне и сказал, что они из КГБ, пришли забрать роман “Жизнь и судьба”».

Вот именно – «пять человек». Три сотрудника КГБ и два понятых. Все в штатском, вошли быстро, удостоверения были предъявлены только Гроссману, потому его сноха и не уяснила, сколько офицеров, кто из них в каком звании. Да и вряд ли ей было важно, полковник ли старший наряда или подполковник. Воспроизводила запомнившееся.

Отметим, кстати, что в интервью свидетельница подчеркнула: старший наряда сразу обозначил цель. Не обыск подразумевался, а только изъятие рукописей, которые Гроссману предложили отдать добровольно.

Липкин об этом не знал. Его версия стала общепринятой только в силу авторитета «самого близкого друга Гроссмана». Прагматика ее проста: Твардовский хотел помочь, а Кожевников – доносчик.

Но мемуарист лишь сказал, а вовсе не доказал, что было именно так. Более того, достаточно оснований считать, что все происходило иначе.