Василий Гроссман. Литературная биография в историко-политическом контексте

Компоненты интриги

В связи с изъятием рукописей возникают и другие вопросы. Они были уже сформулированы во введении к нашей книге. Теперь уместно к ним вернуться.

Ни один из мемуаристов внятно не объяснил, во-первых, почему арестованы только рукописи антисоветского романа, а не Гроссман. Причем он еще и сохранил – хотя бы формально – свой прежний статус.

Во-вторых, не объяснены причины весьма странного поведения сотрудников КГБ. Они лишь потребовали сдать все материалы, относившиеся к роману, затем собрали и увезли канцелярские папки, словно бы не догадываясь, что Гроссман может обмануть. Так и вышло.

Подчеркнем: поведение старших офицеров КГБ кажется странным лишь на первый взгляд. И оно вполне объяснимо, если учесть, что изъятие рукописей стало финальной акцией. Смысл ее – устрашение.

Интрига развивалась неспешно, гроссмановские действия были заранее предусмотрены, в чем он и убедился 14 февраля 1961 года. Обе стороны учли пастернаковский опыт.

Сначала Гроссмана лишили возможности оправдываться, ссылаясь на то, что сам он не распознал антисоветскую направленность романа. Не раз предупредили устно, а Катинов еще и письменно.

Затем – обыск. Гроссман указал, где хранились рукописи. Протоколы соответствующие подписал, тем самым подтвердив, что изъяты все материалы, относившиеся к роману. Значит, других нигде более нет – и в СССР, и за границей.

Коль так, появись иностранная публикация, виноват именно Гроссман. Значит, он тогда обманул КГБ. Получилось бы, что писатель умышленно распространял «антисоветскую литературу».

Он стал заложником. Нет причин сомневаться: был готов к ответственности. И – не рискнул. Потому что в новой ситуации не только собой рисковал бы. Конечно, эпоха послесталинская, лагерь или ссылка уже не грозили семье – жене и пасынку. Но судебный приговор бесспорно повлиял бы на их судьбы. По анкетам – родственники преступника, да еще и посягнувшего на советское государство. Ну а дочери «изменника Родины» уж точно бы не позволили остаться переводчицей в Библиотеке иностранной литературы. Гроссман это не мог не понять.

Вот почему организаторов акции, равным образом, исполнителей не заботило, все ли рукописи изъяты. Они знали, что по статусу обыскивавших Гроссман и сам догадается, кто ему противостоит. Если пришли за романом подполковник и два майора, значит, операция сочтена особо важной. Соответственно, уровень руководства – самый высокий.

Организаторы интриги допускали, что автор крамольного романа утаил хотя бы один экземпляр рукописи. И даже отправил за границу. Но случись такое, Гроссману пришлось бы вновь искать контакты с издателями, просить их, чтобы отменили публикацию. А иначе – арест, суд, обвинительный приговор.

Известность Гроссмана за границей была несопоставима с пастернаковской, значит, такой же защиты не имелось. Потому и лукавить с ЦК партии не стоило бы. Все предрешено.

Согласно ряду свидетельств, Пастернак, отправляя роман за границу, сказал добровольному помощнику-иностранцу, что относительно последствий не обольщается. Пошутил: увозящий рукопись получает и «приглашение на казнь»[125].

Неизвестно, так ли все происходило. Заглавие романа В.В. Набокова – «Приглашение на казнь» – Пастернак знать мог. Шутка же характерна. Если так пошутил, значит, подразумевал, что дальнейшее – триумф или наказание – будет публичным.

Сталин некогда именовал Пастернака «небожителем», а «стратегом» назвал много лет спустя Толстой. В чем-то прав исследователь: удалось ведь опубликовать роман «Доктор Живаго» за границей, мировое признание вскоре пришло, и для автора цена победы особой роли не играла. Готов был платить и заплатил.

Гроссман «стратегом» не слыл, «небожителем» тоже. Он был аналитиком. Скорой победы не добился, но и публичная «казнь», наподобие пастернаковской, не состоялась. В ЦК партии сочли нужным избежать огласки. Соответствующий опыт имели, вот и выбрали другое решение.

Организаторы так построили интригу, что на последнем этапе публичность исключалась. Ничего вроде бы не произошло. Значит, в интересах самого Гроссмана забыть про изъятие рукописей, пользоваться сохраненными привилегиями, заботиться о семье, родственниках и т. п. Если же нет – последствия обозначены, предупреждений больше не будет.

Прагматику интриги Гроссман понимал. Описывая последнюю встречу с ним, Ямпольский отметил: «В самом конце вечера, как бы подводя итог нашим разговорам, Василий Семенович сказал:

– Меня задушили в подворотне».