Василий Гроссман. Литературная биография в историко-политическом контексте

Липкин утверждал, что речь шла о романе. Такого, как доказано выше, не было и не могло быть. Свыше четырех месяцев прошло с тех пор, как Твардовский прочел рукопись, около полутора минуло после ее обсуждения в редакции «Знамени». Тема закрыта. Мемуарист фантазировал, что уже отмечалось выше.

На исходе января 1961 года речь шла о рассказе Гроссмана. Скорее всего, имелся в виду «Тиргартен». В любом случае понятно: был отказ. Но примечательно, что Твардовский именно «от деловых отношений отказался полностью, да и от иных форм участия в литературной жизнедеятельности собеседника отстранился».

Следовательно, исключались вообще публикации в «Новом мире». Вышеприведенную цитату вряд ли можно интерпретировать как-либо иначе. Гроссман и подчеркнул: «Энергично отстранился. Так-то».

Меж тем Гроссман оставался классиком советской литературы, не утратил статус функционера ССП, и запрет на его публикации не был наложен. Вот почему реакция Твардовского кажется странной, не вполне соответствующей репутации новомирского главреда.

Но если он по-прежнему с Поликарповым «советовался», то все объяснимо. Тогда новомирский главред знал, что в ЦК КПСС обсуждались меры предупреждения иностранной публикации. Ближайшая перспектива – арест рукописей. Могли арестовать и автора. В таком случае Твардовский – на исходе января 1961 года – беседовал с будущим арестантом, чьи публикации заведомо исключались.

Да, в качестве гипотезы можно допустить, что Твардовский, стремясь опубликовать гроссмановский роман, пошел за «советом» к Поликарпову. Искал помощи и проверял границы ответственности.

Такая гипотеза позволяет многое объяснить. Значит, доказательства есть. Однако лишь косвенные. Нет прямых – документальных. А без них нельзя утверждать, что сведения о рукописи Гроссмана поступили в ЦК КПСС именно от Твардовского.

Доказательств же того, что Кожевников передал гроссмановскую рукопись в ЦК КПСС, нет вообще. Ни прямых, ни косвенных.

Есть только противоречивые суждения мемуаристов и литературоведов. Они и документам весьма часто противоречат. Так что это – не доказательства.

Впрочем, не так и важен вопрос о том, как узнали о крамольном романе в ЦК КПСС. Главное, там разработан алгоритм, почти на десять лет исключивший возможность издания романа за границей. И он несводим к аресту рукописей.

Осмысление этого алгоритма в печати было затруднено, пока советский режим существовал. Публицистические установки изначально противоречили исследовательским. Далее же действовала своего рода инерция. Вот и формировался, можно сказать, мифологический сюжет: история гроссмановской дилогии, отражающая путь автора к нонконформизму – поэтапно.

Идеально сюжетная конструкция достроена Липкиным. Она и некоторую симметричность обрела, и завершенность, наподобие традиционного изображения борьбы сил добра и зла.

Соответственно, в 1949–1953 годах мешать Гроссману полагалось литературным функционерам – Симонову и Кривицкому – как представителям сил зла. Ну а силы добра олицетворял Твардовский. Роль главного антагониста получил ведомый доносчик Бубеннов, хотя в реальности он и не был самостоятельной фигурой.

На втором этапе, в 1960–1961 годах, Твардовскому полагалось вновь помогать Гроссману. Хотя бы пытаться. Суслов оказался персонификацией зла, а главным антагонистом, вроде Бубеннова, назначен был Кожевников.

Разумеется, побеждали силы добра. Это и эмблематизировалась мировой славой Гроссмана. И, конечно же, известностью Липкина – как спасшего рукопись.

Миф пропагандистский строится по канону. Иначе бытование проблематично. Что до истины, так она даже «не посередине, а в другой плоскости».

Истина отнюдь не каждому интересна. Она еще и мешает тем, кто использует пропагандистские мифы.

Подводя итоги, можно повторить некогда сказанное историком литературы и поэтом В.Г. Перельмутером: миф непобедим, потому что прав. И пропагандистский тоже. Он формируется и бытует, сообразно некогда возникшей потребности общественного сознания. Пока она есть.

С мифами, пусть и пропагандистскими, спорить вряд ли уместно. Мы и не спорим, а решаем иные задачи – историко-литературные. Для их решения важен анализ технологий, посредством которых история литературы мифологизируется.

Часть IV. Власть мифа

Загадки библиографии

В изложении мемуаристов история ареста гроссмановских рукописей постепенно обрастала подробностями. И чем дальше, тем их становилось больше.

Аналогичным образом были осмыслены и другие события. Те, что последовали за инцидентом, который Берзер, ссылаясь на Гроссмана, именовала «катастрофой с романом».