Василий Гроссман. Литературная биография в историко-политическом контексте

Подчеркнем еще раз, что не арест рукописей как таковой оказался катастрофой. Гроссман предвидел такой вариант, контрмеры подготовил. Катастрофичными были последствия, не сразу им осознанные: перевод его самого, всех родственников и друзей – в категорию заложников, ответственных за иностранную публикацию романа.

Сусловские аргументы Гроссман воспринял в качестве окончательного вердикта. Ясно стало: не изменится уже ничего.

От ареста до вердикта – около полутора лет. Если верить некоторым мемуаристам, Гроссман тогда чуть ли не бедствовал. Потому и взялся за работу, ему непривычную: отправился в Армению, чтобы там редактировать перевод на русский язык романа армянского писателя.

На уровне биографии это подтверждается. Сохранились письма Гроссмана, где он рассказывал о своем пребывании в Армении[155].

Библиографически это тоже подтверждается. Русский перевод романа Р.К. Кочара «Дети большого дома» выпущен ереванским издательством в 1962 году. Переводчики-соавторы – В.С. Гроссман и А.А. Таронян[156].

Подчеркнем: Гроссман не был переводчиком в традиционном понимании этого термина. Не переводил с армянского на русский, а лишь редактировал уже подготовленный носительницей языка подстрочный перевод. Задача – так называемая «литературная обработкой подстрочника».

Случай обычный и в досоветскую эпоху. Но с 1920-х годов «литературная обработка подстрочника» стала массовым явлением. Государственной доктриной предусматривалось – как доказательство реализации принципа этнического равенства – обязательное и постоянное «развитие литературы на языках народов СССР».

Ко второй половине 1930-х годов «литературная обработка» переводов с «языков народов СССР» была уже своего рода индустрией: редактирование подстрочников сравнительно хорошо оплачивалось, и чем выше статус «обработчика», формально именовавшегося переводчиком, тем выше гонорарная ставка.

Для публиковавшихся редко, поэтов, например, «перевод с языков народов СССР» был постоянным источником доходов. Как известно, Пастернак считал это поденщиной, но отказаться не имел возможности.

Правда, сформировалось и сообщество литераторов, для которых это стало главным источником доходов. Соответственно, в ССП создана была Секция перевода.

Липкин, к примеру, зарабатывал почти исключительно «переводами с языков народов СССР». Благодаря чему уже на исходе 1930-х годов считался весьма авторитетным переводчиком.

Известные советские прозаики обычно не работали с подстрочниками. Вот почему Берзер о гроссмановском выборе пишет чуть ли не с негодованием: «Он поехал в Армению (если называть все своими именами) из-за нужды и несчастья. Поехал, чтобы переводить роман армянского писателя – после “катастрофы с романом” его перестали печатать, ему не на что было жить. Ведь роман он писал “около десяти лет” – это подлинные его слова».

Да, ко второй части дилогии Гроссман приступил на исходе 1940-х годов, значит, мог бы заявить, что работал «около десяти лет». Правда, Липкину в письме он назвал другой срок – шестнадцать. В любом случае долго. Однако вряд ли Гроссман рассказывал Берзер про то, как ему «не на что было жить».

Немалый доход приносили переиздания романов, выпуск сборника, публикации в периодике. Если по обычным советским меркам – чуть ли не громадный. Сравнимый с жалованием советского профессора за десятилетия. Быстро истратить не сумел бы. Сомнительной же была перспектива регулярного заработка после ареста рукописей. Но и это – не главное.

У самого Гроссмана, судя по его письму Липкину, еще в конце января 1960 года было впечатление, что Твардовский отнюдь не случайно «отстранился». А до ареста романа оставалось почти три недели.

Очень быстро распространялись слухи в литературной среде. Уже через несколько дней главреды всех столичных журналов знали: Гроссман написал роман, признанный антисоветским. Вскоре это стало известным сотрудникам редакций и т. д.

Нет сведений, что зимой или даже осенью 1961 года из ЦК КПСС поступали официальные указания относительно запрета гроссмановских публикаций. Однако в редакциях не было желающих рискнуть. Это не могло не напомнить ситуацию восьмилетней давности, пусть и в изрядно смягченном варианте. «Отстранились» многие давние знакомые.

Тягостной была обстановка. Пожить вне Москвы – уместное решение.

Гроссман, сообразно его высокому статусу, всегда имел возможность отправиться в какой-нибудь писательский санаторий или пансионат. На месяц и более. Только и там вокруг – «отстранившиеся» коллеги.

Поездка в Армению пришлась как нельзя более кстати. Другой вопрос, почему советский классик получил несоответствовавшее его статусу предложение – редактировать подстрочник.