Василий Гроссман в зеркале литературных интриг

Вот Мунблит и намекал горьковскому протеже, что литературный успех зависит не только от настроения сановного покровителя. Немаловажны мнения критиков.

Мунблитовский отзыв был не опасен, а симптоматичен. Показывал, насколько изменилась литературная ситуация.

Судя по гроссмановским письмам, «недостатки» романа он и сам видел. Причем гораздо яснее, чем их описывал Мунблит, да и больше насчитывал. Но «Глюкауф» изначально воспринимался автором как условие дебюта. Радикальные изменения вряд ли были возможны.

К новому роману относился иначе. Если опять же по гроссмановским письмам судить.

Изменились, правда, отношения с покровителем. Отцу тогда же Гроссман сообщил: «Горький прислал отзыв по поводу моего нового романа – более чем кислый. Я его еще не читал, но мне передали “предварительно”. Это известие меня не привело в восторг, должен тебе сознаться. Но… всем понравиться нельзя, это преимущество умеренно полных блондинок с ярко-голубыми глазами и жизнерадостным характером. Я – не блондинка. И я лишен этого преимущества».

Горьковский отзыв был прислан в редакцию альманаха. Почему «более чем кислый» – понятно. Еще весной 1934 года планировалось жизнеописание большевистского лидера на фоне «истории рабочего движения» в Донбассе, что Горького весьма заинтересовало, Гроссман же начал повествование о юноше из шахтерской семьи, постольку ушедшем в политическую деятельность, поскольку неприемлемым оказался макеевский быт: изнурительный труд, не имевший никакого смысла, кроме заработка, пьянство да насилие как формы досуга. Получалось, что не идеология марксистская обусловила решение героя романа изменить жизнь свою и окружающих, но осознание безысходности, а главное – измена невесты, тоже пытавшейся вырваться из привычного уклада, только иным способом.

В романе и главном его герое немало автобиографического. Надо полагать, это и не соответствовало мнению Горького о прагматике книги. Гроссман же соответствовать не спешил. Отцу сообщал: «В ближайшие дни, вероятно, заключу договор на книжку рассказов – куда войдут все написанные мной рассказы, около 7 печатных листов. Эта книжка будет для меня приятней, чем “Глюкауф”, так как я рассказы свои люблю больше, они, кажется, лучше написаны».

Вне зависимости от мнения Горького о новом романе и мунблитовской статьи, Гроссман решал поставленные ранее задачи. Его репутация уже сформировалась: талантлив, удачлив, трудолюбив.

Инерция успеха

Новый 1935 год тоже начинался с удач. Разумеется, приходилось участвовать в горьковских литературных проектах, к примеру, работать на конвейере автомобильного завода, чтобы затем описывать ударников второй пятилетки. Но зато и других предложений было немало.

Гроссман торопился инерцию успеха использовать. 5 февраля сообщил отцу, что опять пишет киносценарий, в основе которого сюжет «Глюкауф». Работа, по его словам, интересная, сложная, и все же не главная. Основная цель ее – заработок.

Уже подписан был договор на сборник, издание ожидалось примерно через шесть месяцев, а пока журналы «Знамя» и «30 дней» публиковали гроссмановские рассказы. Однако, подчеркивал, он, «настоящим делом я не занимаюсь, все это дела прикладные».

Депрессия не оставляла его. Литературная повседневность – работа с редакторами, корректорами, обсуждение издательских договоров – отнимала много времени, лишая возможности заняться «настоящим делом», т. е. литературой не для заработка. Но важней была другая причина, о которой словно бы между прочим отцу рассказал: «В личной жизни у меня по-прежнему пустота».

Он ездил весной на Украину, собирал материал для романа, навестил мать, дочь и бердичевских родственников. Летом начались съемки фильма по его сценарию. И по-прежнему рассказы охотно принимали в редакциях.

Другие важные события лета и осени в переписке не отражены. Возможно, соответствующие письма изъяты родственниками или просто не сохранились. По крайней мере, в РГАЛИ их нет. Но приблизительно тогда и началась совместная жизнь с будущей женой – О. М. Губер. Ранее замужем она была за «перевальцем» Б. А. Губером.

Она ушла к Гроссману, оставив мужу в арбатской квартире двух сыновей – девяти и четырех лет. По словам родственников, планировалось, что детей заберет, когда удастся снять достаточно просторное жилье.

Многие литературоведы, ссылаясь на свидетельства Липкина и сына Губер, настаивают, что инициировал уход Гроссман, влюбившийся в жену друга. Однако в переписке с отцом нет подтверждений такой версии. На самом деле неизвестно, как все случилось и кто был инициатором.

Зато известно, что в решение будущей жены Гроссман внес свои коррективы. Встретившись с брошенным мужем, буквально вынудил его брать деньги на содержание детей.

Надо полагать, считал это справедливым. Его карьера, в отличие от губеровской, была тогда на подъеме, соответственно, росли и доходы.