Василий Гроссман в зеркале литературных интриг

Горький пытался доказать, что большевистский режим, вопреки утверждениям эмигрантской критики, отнюдь не помеха литературе. Демонстрировал это на конкретных примерах. Вот Гроссман и стал одним из доказательств. Он в СССР получил образование, досоветского литературного опыта не имел вообще. Кандидатура едва ли не лучшая – с проектной точки зрения. Биография почти идеальная, талантлив и, как ныне говорится, управляем. Редкое сочетание.

Гроссман, кстати, постоянно напоминал о себе. Так, 11 июня отправил письмо. Хранится оно тоже в Архиве М. Горького ИМЛИ РАН[192].

Прежде всего, вернулся к истории своего знакомства с Горьким. Разумеется, заочного, первого: «Многоуважаемый Алексей Максимович, в сентябре 1932 г. Вы прочли рукопись “Глюкауф” и написали мне, что основным недостатком ее считаете натурализм».

Характерно, что далее Гроссман цитировал Горького. Практически дословно: «Натурализм, как прием не есть прием борьбы с действительностью, подлежащей уничтожению».

Разумеется, он хранил письмо. Цитатой акцентировал, что помнит о главном требовании Горького. И второстепенные не забыл: «Далее Вы отметили ряд недостатков языка, засоренность лишними словами, а также то, что материал плохо смонтирован».

Но Гроссман подчеркивал, что горьковская критика не сводилась к перечислению недостатков. Она была, что называется, конструктивной: «Наряду с этим Вы написали мне много ободряющих слов и советовали переработать рукопись».

Конечно, «много ободряющих слов» – изрядное преувеличение. Да и совет был, можно сказать, имплицитный. Гроссман экстраполировал ситуацию 1934 года на случившееся гораздо раньше. Но важен был итог.

Обозначив его, Гроссман переходил к сути обращения. Личного и официального: «Редакция Альманаха “Год семнадцатый” посылает Вам эту, вновь написанную мною рукопись о Донбассе, результат работы не только над материалом, но, прежде всего, над своим отношением к нему, работы над собой. С чувством большого волнения буду ждать Вашего ответа».

Финальный абзац тут кажется странным. Горький еще в апреле санкционировал издание «переработанной рукописи» Гроссмана, после чего она и попала в «редакцию Альманаха “Год семнадцатый”». Вроде бы незачем было ждать ответ.

Но речь шла о других обстоятельствах. Горький, прочитав и одобрив «переработанную рукопись», сделал несколько замечаний, переданных сотрудникам альманаха. Редакцией тогда руководил бывший рапповский лидер – Авербах. Под его контролем готовили к публикации «Глюкауф». Вот Гроссман и сообщил Горькому об итогах. Заодно еще разо себе напомнил.

Письмо же передал вместе с рукописью, потому что иначе оно бы к адресату попало через неделю, если не позже. Корреспонденцию от редакторов альманаха передавали Горькому по мере поступления, а личной перепиской заведовали секретари, фильтр своего рода.

Об июньском письме 1934 года отцу тоже не сообщил. В интриге оно существенной роли не играло. Для большинства же литераторов публикация Гроссмана в горьковском альманахе – очередное доказательство того, что почетный председатель Оргкомитета намерен и в дальнейшем способствовать литературной карьере недавнего дебютанта.

Стоит подчеркнуть еще раз: без горьковского скрытого и явного содействия литературный дебют Гроссмана в столице не был бы триумфальным. И небывалый успех не развивался бы так стремительно.

Горьковское покровительство Гроссман обрел с помощью друзей-«перевальцев». Оно стало фундаментом успеха, который в дальнейшем дебютант закрепил и развил.

Какими дополнительными факторами обусловлен успех, Гроссман, бесспорно, понимал. И отец тоже. Вот почему не понадобилось в переписке явное обсуждение причин горьковского покровительства. Контекст подсказывал, да и намеков хватало.

Сам механизм интриги знали только посвященные. Все прочие могли разве что догадываться.

Актуальность догадки утратили, когда Гроссман стал всесоюзно известным писателем. И в памяти многих литераторов-современников его столичный дебют ассоциировался с Горьким, но – безподробностей административно-рекламного характера. Помнили главным образом, что ситуация тогда была необычной. В чем же конкретно это выразилось – не обсуждалось публично. Не исключено, что с годами и вовсе забылось.

Первая мифологизация

В официальной биографии Гроссмана встреча с Горьким – знаковый элемент. Точнее, обозначение выбора своего рода «литературного отца».

Разумеется, это восходит еще к досоветской традиции. Многие писатели выбирали себе «литературного отца» сообразно «биографическому мифу», собственному мнению о преемственной связи и порою вне связи с реальными обстоятельствами дебюта.

Однако в советских условиях появились и новые смысловые оттенки. Не только ссылка на преемственную связь или авторитетность оценки собственной писательской техники. Еще и обозначение соответствия тематики и проблематики написанного – идеологическим установкам. Вот почему идеальной кандидатурой на роль «литературного отца» стал Горький.