Василий Шукшин. Земной праведник

«В красном углу, под образами сидел… мертвый Стырь. Его прислонили к стенке, обложили белыми подушками, и он сидел, опустив на грудь голову, словно задумался. Одет он был во все чистое, нарядное. При оружии. Умыт.

Пили молча. Наливали и пили. И молчали… Шибко грустными тоже не были. Просто сидели и молчали.

Колебались огненные язычки свечей. Скорбно и с болью смотрела с иконостасов простреленная Божья мать.

Тихо, мягко капала на пол вода из рукомойника. В тишине этот звук был особенно отчетлив. Когда шевелились, наливали вино, поднимали стаканы – не было слышно. А когда устанавливалась тишина, опять слышалось мягкое, нежное: кап-кап, кап-кап…

Степан посмотрел на дедушку Стыря и вдруг негромко запел:

Ох, матушка, не могу,
Родимая, не могу…

Песню знали; Стырь частенько певал ее, это была его любимая.

Подхватили. Тоже негромко, глуховато:

Не могу, не могу, не могу,
Могу, могу!

Снова повел Степан. Он не пел, проговаривал. Выходило душевно. И делал он это серьезно. Не грустно:

Сял комарик на ногу,
Сял комарик на ногу…»

Это уже чистый кинематограф. Такой эта сцена и вошла в сценарий – вплоть до колебания огненных язычков свечей и капанья воды. И точно так же как в романе, сцена кончается видом гигантского, играющего дальними зарницами пожара – на другом берегу горит Камышин, подожженный разинцами.

Пересказ – не очень-то достойное дело. Но как иначе обратить внимание читателя, знающего и не знающего роман, на его потрясающую динамику, на совершенно удивительный по своей крепости («наваристости», как сказал один критик) состав событий? Как выразить его энергетику? Не цитировать же целыми страницами, хотя в этом тоже есть резон. Как обратить внимание на язык романа, нисколько не стилизованный под XVII век, а, можно сказать, современный? (Помнится, на вопрос, каким языком будут говорить разинские казаки, Шукшин ответил: да примерно таким же как жители его родного села Сростки). Выводя на передний план личность, писатель, конечно, прежде всего заботится о психологической убедительности романа и не ставит себе задачей стилизацию речи – она только затрудняет чтение и тем самым отвлекает от сути, как отвлекают эти время от времени срывающиеся с пера Шукшина «ийтить», «хошь», «страшисся». В общем, не познакомившись с романом, трудно представить себе содержательность и размах шукшинского проекта – осуществить постановку фильма «Я пришел дать вам волю».

Замысел этот, как уже говорилось, возник задолго до создания романа – Шукшин пронес его через всю свою творческую жизнь. Отказ Киностудии им. М. Горького, полученный им в 1966-м году Шукшина не обескуражил – сценарий уже перерастал в большое художественное полотно, и это было необходимо для философски-нравственного осмысления материала. А уже на основе этого произведения вновь писался сценарий, куда более содержательный и зрелый. Как ни зрелищен, ни кинематографичен был роман, но в сценарии многие линии пришлось спрямить, многие эпизоды упростить – эта неизбежная работа была трудна и кропотлива. Шукшин замышлял теперь фильм не в двух, а в трех сериях. И все равно, даже при таком раскладе, материал, заключенный в романе, требовал больших сокращений. Ушли все монологи, все воспоминания, и почти все отступления – остались только видения, в которых являлся Степану погибший брат Иван. Но сохранилась вся сюжетная канва и все действующие лица, сохранилось – что очень важно – эмоциональное наполнение этого произведения. Сценарий был дорог Шукшину на меньше, чем роман – ведь только с ним можно было выйти к многомиллионной аудитории, открыть своего Разина всему народу.