Василий Шукшин. Земной праведник

Шукшин играл в другой, динамичной манере, пользуясь куда более экспрессивными средствами, но Жаков побудил его к сдержанной, как бы взвешенной игре, к тонкой нюансировке, и вышло – Шукшин созвучен Жакову, даже внешне отвечает ему своим сильным мужественным лицом и внимательным умным взглядом. В фильме не оказалось места для развернутой обстоятельной полемики – режиссер был против организованных столкновений, считая, что в реальной действительности противостояние чаще всего не декларируется, а только обозначается. И такая сдержанная взвешенная актерская манера лучше всего отвечала наполнению эпизодов, в которых сходились двое непримиримых, но достаточно корректных противников. Байкальская проблема решалась за кадром – а в кадре были только отголоски жесточайшей битвы умов. Противостояли в сущности единомышленники. Их жизненные позиции по большому счету совпадали, и потому противостояние не исключало взаимопонимания и, как ни странно это может показаться, даже сочувствия. Эти сложные человеческие отношения воплощались актерами, исходившими из самого обычного житейского поведения, но при том умевшими создать у зрителя впечатление напряженной внутренней жизни, как бы пульсирующей работы мысли. Это была игра – и не игра, а словно бы кинодокумент. Шукшин представал в таких эпизодах очень серьезным, как тогда говорили «интеллектуальным» актером. Именно такая манера помогала раскрыть образ, показать человека, не обособляя его дел от мыслей и чувств – притом, что он не спешил обнаружить эти чувства, поделиться этими мыслями. Многое оставалось в подтексте.

Вот так, благодаря подтексту угадывалось сложное чувство, возникшее у взрослого человека к вчерашней школьнице. Эпизод за эпизодом развивается тема непрошеной любви. Столкнулись умудренность жизненного опыта и максимализм юности. Мало того, столкнулись мужское самолюбие и женская гордость. Черных задет резкостью, бескомпромиссностью Лены, и в то же время он любуется ею; он счастлив, что она самим своим существованием подтверждает его веру в человеческую гармонию. Все мило ему в этой девочке: умный лоб, ясный взгляд, душевная чистота и открытость, пробудившееся женское очарование. И по мере того, как ближе и доверительнее становится к нему это светлое существо, внутренне распрямляется, раскрепощается он сам. Шукшин с большой проникновенностью показал тончайшие оттенки переживаний героя, воплощая их в контрапункте жеста и слова, в самой манере говорить, двигаться, да просто смотреть и смотреть на Лену. Кульминацией их отношений становится сцена в библиотеке, где проходит встреча с читателями. Тема встречи – магия поэзии. Чтобы дать запев всему вечеру, Лена читает «Скифов» – знаменитое стихотворение Блока. Читает со страстным желанием донести свое ощущение прекрасного до любимого человека. И, повинуясь буре нахлынувших чувств, Черных в ответ вспоминает блоковское: «О, Русь моя, жена моя…» – в этот момент для него образ возлюбленной обретает законченность: она и жена, она и Родина. Тут Шукшин поднимается до философских высот.

Конечно же, роль эта стоит особняком в фильмографии Шукшина, как-то поперек всех его творческих устремлений. Наверное, поэтому и критики, пытавшиеся ограничить диапазон его творчества, проходили мимо картины Герасимова. Вроде бы смущал их образ «строителя коммунизма». А вот Герасимов считал, что от Черныха могла пойти новая линия в творчестве Шукшина. И предназначал ему главную роль в своем будущем фильме по собственному сценарию «Жизнь одна», где речь шла о строительстве плотины через Берингов пролив – грандиозном проекте, который действительно существовал в чертежах. У героя сценария был реальный прототип – инженер Борисов, ученый, мыслитель, фантаст, опередивший свое время. Герасимов всерьез мечтал о том, что его кинематографический проект поможет осуществлению «самого выдающегося инженерного проекта ХХ века». И остается только пожалеть о том, что ни тот, ни другой проект не осуществился, а Шукшин так и не сыграл роль необыкновенного человека.

Не суждено было сыграть ему и Достоевского – он успел только прикинуть грим и оказался потрясающе похож на писателя с портрета В. Г. Перова. А был такой замысел у режиссера И. Таланкина – привести на экран великого писателя, и кто бы лучше Шукшина воплотил этот образ? Дело тут, конечно, не только в портретном сходстве, но в едином внутреннем состоянии, в целенаправленности обоих. Наверное, нельзя с полной уверенностью заявить, что это была бы абсолютная актерская удача – слишком многое зависит от общей концепции фильма, от режиссерского решения. Но несомненно это была бы достойная попытка приблизить к нам Достоевского, показать его во плоти.