Василий Шукшин. Земной праведник

Бронебойщик Петр Лопахин – один из этих героев. Ничего героического на первый взгляд в нем нет. Хоть и ловко сидит на нем выжженная солнцем гимнастерка, а походный марш измотал его меньше других – вынослив вчерашний шахтер – какой-то он весь «не военный» с этой своей походочкой вразвалку, вечной улыбочкой и словно бы рассеянным взглядом, мигом обретающим сосредоточенность при звуках женского голоса или смеха. Лопахин – бабник и не скрывает этого. Напротив, гордится своей «неотразимостью». Какие на передовой шашни – но он и тут ухитряется поживиться «по мелочи». Ему не много надо – мимолетный взгляд, улыбка, а уже если удастся приобнять какую-нибудь хуторянку Глашу – это дорогого стоит и надолго ему хватит. Но при том больше всего ценит он «мужской разговор», хорошего собеседника. Он чрезвычайно общителен и разговорчив. Кто-то, подавленный отступлением, может замкнуться в себе – только не Лопахин. Он непременно выговорится – и от этого всем станет легче. Шукшин тонко показывает, что за сильными и правильными словами, которыми Лопахин ободряет своих однополчан – самый высокий накал нервного напряжения, он лишь прячет его за внешней раскованностью и балагурством. Одни раз прорвется: «У меня такой градус злости – плюнь на меня, слюна зашипит» – и снова потечет рассудительная речь: мол, разбили нас – но война-то еще не кончена; вот тут-то мы и научимся воевать, так что им, чертям, тошно станет. Хорошо говорит Лопахин, прямо как политрук, видно, что он – парень грамотный, речистый, что называется, «подкованный» – и это служит ему добрую службу: ободряя других, он побеждает и собственный страх. А вот победить свою тонкую нервную организацию, неожиданную в простом работяге, он не может. От нее, от этой «нервности» – все его балагурство, излишняя подчас болтливость и невоздержанность. Из-за нее он так петушится, подкалывает других и дерзит. А суровая фронтовая жизнь все время проверяет его на прочность.

Вот, например, встреча со старухой – одной из жительниц хутора, еще не бежавших от войны. Заходит он к ней, чтобы попросить ведро и немного соли – солдаты наловили раков, а сварить не в чем. В предвкушении трапезы настроен он благодушно, в заросший бурьяном дворик входит по хозяйски, но встречает тут такой прием, что впору поскорее уносить ноги. Всю силу народного гнева за позор отступления обрушивает на него старуха-хозяйка: «Народ-то на кого бросаете?.. Соли вам? Ступай отсюда!..». Не зная, куда деваться от стыда и злости как нашкодивший мальчишка стоит перед ней Лопахин. И надо видеть, как меняется его лицо, как дрожат губы – он готов под землю провалиться, но не может вот так, с позором уйти с этого заросшего, неприютного двора. «Взялись воевать, так воюйте, окаянные, как следует, – не унимается старуха. – Не таскайте за собой супротивника через всю державу…». Буквально зримой делает Шукшин нервную дрожь и внутреннюю борьбу, которая идет в Лопахина. Как быть – с стыдом бежать или выстоять, обложить в ответ эту старую злыдню или поклониться ей и попросить прощения?.. Ни в чем он не виноват – а все-таки вину остро чувствует. И солдатское, да простое человеческое достоинство побеждает: «Извини, мать, извини… Поговорил как меду напился». А когда старуха догоняет его с ведерком и солонкой, обычно находчивый и развязный Лопахин может только пробормотать: «Мы люди не гордые»… – и, превозмогая горечь перенесенного унижения, выдохнуть: «Спасибо, мамаша». Тут Шукшин двумя словами передает всю ранимость, всю чувствительность лопахинского сердца. Этот выразительный эпизод помимо большой жизненной достоверности несет в себе символическое обобщение; старуха в исполнении великолепной мхатовской актрисы Ангелины Степановой и шукшинский Лопахин олицетворяют Народ и Армию на пике истории. Может быть, и громко это сказано, но по сути верно: когда народу плохо, он всегда в обиде на армию, которую питает своей плотью. «Армия, защити народ!» – и ныне реет в воздухе. Сегодняшняя старуха тоже могла бы сказать и солдату, и генералу шолоховскими словами: «Я до старости на работе хрип гнула, все налоги выплачивала и помогала власти не за тем, чтобы вы… оставляли все на разор да на поруху. Понимаешь ты это своей пустой головой?». Но где оно, гордое и ранимое лопахинское сердце, которое отзовется на эти слова? Где сплавленные в этом сердце воедино любовь и ненависть?

Сколько ни воюет Лопахин, а никак не может привыкнуть к фронтовым потерям. Свою эмоциональность, чувствительность он давно научился скрывать, но бывают моменты, когда с неожиданной силой прорывается его боль и отчаяние, как в той сцене, когда Лопахин вспоминает геройски погибшего комсорга Кочетыгова. Взволнованным, горячим полушепотом, захлебываясь и давясь словами, бередит он душу себе и своему напарнику Сашке: «…когда таких ребят по восемнадцати да по девятнадцати лет на моих глазах убивают, я, брат, плакать хочу… Плакать и убивать беспощадно эту немецкую сволочь!..» – он в самом деле плачет без слез, изо всех сил стараясь овладеть собой.