Васька путешественник

Как-то я сидел у себя за столом и писал. В комнате, кроме меня, был Васька — и больше никого. Через некоторое время кот начал проситься за дверь. Работа у меня была срочная, и мне очень не хотелось от неё отрываться. Прицыкнув на кота, я продолжал писать. Васька не унимался — мяукал, тёрся об мои ноги, подбегал к двери и снова возвращался ко мне, как будто говоря: «Ну что же ты сидишь? Выпусти меня, пожалуйста!» Потеряв надежду на мою помощь, кот принялся теребить дверь когтями, пытался её открыть. Потом он вдруг подпрыгнул и уцепился лапами за дверную ручку. Повисев на ней, Васька опустился на пол, а затем снова ухватился за ручку. Я оторвался от своих бумаг и следил за котом, выжидая, что он предпримет дальше. При третьем прыжке Васька случайно зацепился лапой за рычажок замка и придавил его вниз. Дверь, испытывая толчки, открылась и… плавно вынесла кота в коридор. Конечно, всё это произошло случайно, Васька не знал, где и как нужно нажать, чтобы отпереть дверь. Однако случаи такие потом повторялись ещё несколько раз, и кот, наконец, понял: чтобы открылась дверь, — нужно прыгнуть на неё и теребить лапами вон ту железку.

Научившись отпирать из комнаты дверь, Васька вовсе перестал просить об этом людей. Но теперь приходилось следить, когда кот соизволит выйти, и закрывать за ним дверь. Сам-то он до этого, конечно, не мог додуматься. К зиме мне пришлось переделать устройство замка, чтобы Васька не мог его сам открывать и, в наше отсутствие, не выстуживал комнату.

Известно, что животные не могут, как человек, размышлять о том, чего не видят перед собой, не слышат ухом или не чувствуют по запаху. Но они способны многое запоминать и иногда действуют так, что просто диву даёшься. Взять хотя бы такой случай, всё с ним же — «премудрым» нашим Васькой. Предупреждаю, — я опишу всё, как было, ничего не прибавляя и не приукрашивая.

Я частенько выставлял в заливе небольшую рыболовную сеть. Рыба нужна была для Бабурика, да и мы все ели её с удовольствием. Сеть я ставил обычно с вечера, а утром выбирал её из воды вместе с рыбой, запутавшейся за ночь. Рыболовство это, кроме пользы, доставляло мне такое удовольствие, что ради него стоило и потрудиться. Бывало встанешь до рассвета и отправляешься на берег. Над землёй бегут последние минуты тёплой тихой ночи. Посмотришь на звезды и чувствуешь, что в их блеске появилось что-то такое, чего не было ни с вечера, ни в полночь, — они как будто бы устали и покрываются мутноватым налётом, пока ещё едва-едва заметным. Минут через десять снова посмотришь вверх и… новая перемена. Звезды явно поблекли, небо уже не чёрное, а чёрносинее и как бы поднялось выше. Только утренний светоч Венера переливается и играет во всей своей силе и красоте. Из глубины острова, где растут высокие вязы, слышится крик серой цапли. Вдали от берега, на воде, гнусаво закаркала чомга, ей ответил протяжный посвист кроншнепа. Птицы почуяли утро.

Вдруг на востоке, там где сверкает Венера, занимается полоска зари. На юге это происходит именно «вдруг» — быстро и неожиданно. Залив, до этого тёмный, начинает светиться каким-то особенным светом. Трудно, невозможно передать словами, какой сейчас цвет у воды: зелёный, жёлтый, оранжевый, розовый, голубоватый — все вместе, как у дорогого камня опала. Впрочем, — куда там опалу! Разве можно сравнить с мёртвым камнем этот живой перелив цветов широкой водяной равнины, которая чуть-чуть колышется и отражает всё, что происходит в утреннем небе.

Я иду по берегу. Под ногами похрустывают известковые ракушки, скрипит песок. Впереди меня, у самого края воды, бежит зуёк. Птичка, как заведённая, семенит ножками и торопится, торопится убежать от меня, да никак ей это не удаётся. — Встречный воздух ласково овевает лицо и открытую грудь. Воздух идёт волнами — то очень тёплый, то прохладный. Пахнет морем и травой солеросом, которая ухитряется расти на совершенно просоленной прибрежной земле. Я прибавляю шаг — зуёк испуганно приседает, а потом расправляет крылышки и летит, низко стелясь над розовой тихой водой.

Вот, недалеко от берега, из воды торчит верхушка кола, подальше — второй кол, между ними и натянута моя сеть. Я раздеваюсь, предвкушая наслаждение утреннего купанья. Со мной мешок; к нему пришита верёвочная лямка. Надеваю эту лямку через плечо и захожу в воду. У самого берега она прохладная — успела остыть за ночь, но чем глубже, тем теплее. Берусь рукой за верхнюю верёвку — «подбор», к которому прикреплена сетка. Это и есть самый интересный момент. Сейчас верёвка мне скажет: есть ли что-нибудь в сети.