Васька путешественник

Старый ветфельдшер не ошибся, — Васька действительно выжил, но болел долго и мучительно. Первые дни он лежал, что называется, пластом, ни на что не отзывался, и в тишине комнаты слышалось только его частое, прерывистое дыхание. Нас беспокоило то, что кот не пил и, казалось, даже не замечал блюдца с водой, поставленного перед ним. А температура у него была очень высокая, — значит, должна быть и сильная жажда. Вероятно, Васька находился в состоянии забытья. Мы решили попоить его насильно. Попробовали заливать воду с ложки прямо за щеку. Кот хоть и с трудом, но глотал её и, как мне показалось, временами даже тянулся к ложке. После водопоя Васька становился как будто немного бодрее. Мы поили его часто, но понемногу.

На пятый день наш больной начал поднимать голову и пытался даже мяукать, но получалось это у него беззвучно, шопотом. В груди у Васьки, однако, перестало хрипеть, и глаза его смотрели уже не так бессмысленно, как в первые дни болезни. С этого времени мы перестали ставить коту холодные компрессы и опять устроили его на диване, подстелив вчетверо сложенное старое одеяло. Самым отрадным было то, что Васька сам стал лакать воду из блюдечка. Но когда я вместо воды дал ему молока, — он отвернулся. Как видно, пища была ещё не нужна его израненному телу. Больные животные, особенно плотоядные, удивительно хорошо чувствуют, что им полезно, а что вредно, хоть и действуют обычно бессознательно.

Пришёл ещё раз Иван Нилыч. Я его не звал, и явился он, как сам объяснил, — «ради интереса». Осмотрев и ощупав Ваську, ветеринар покачал головой и восхищённо проговорил:

— Скажите, какая силища жизни! Ведь выкарабкивается шельмец, а? Вот бы человеку такую выносливость!

Только на одиннадцатый день после своего ранения кот, наконец, вылакал полблюдца молока. Теперь он уже начал прохаживаться по комнате, ковыляя на трёх ногах. Левая задняя у него плохо разгибалась и, по совету Ивана Нилыча, я ежедневно массажировал эту больную Васькину ногу. С дивана Васька почему-то ушёл и облюбовал себе подоконник, куда забрался сам со стула. Целыми днями он сидел на этом подоконнике, посматривая сквозь стёкла на вольный мир. Зачуявшие весну воробьи часто пролетали мимо окна, садились на изгородь палисадника и оживлённо чирикали. Кот провожал их пристальным взглядом, навострив уши. Выстриженные места на его боках пестрели яркозелёными плешинами — от того лекарства, которым намазал их Иван Нилыч. От былой пышности у Васьки не осталось и следа. Он был худой, весь какой-то потускневший, со свалявшейся шерстью, Однако было ясно, — наш Васька удержался за жизнь, как удержался когда-то своими острыми коготками за обломок руля, плававший среди бушевавшего залива. Значит, и впрямь ему «на житье»!

Как-то вечером к нам зашёл дядя Ваня Колесников. Пришёл в первый раз за всё время Васькиной болезни. Механик принёс нам подарок — рыжего котёнка-подростка. Как видно, это было сделано затем, чтобы загладить свою вину и на том поправить дружбу со мной, немного пошатнувшуюся после злополучной охоты на гусей. Колесников смущённо улыбался и, погладив котёнка, пустил его на пол. Наверное, так бы и остался у нас этот рыжий котик, если бы вдруг решительно не выступила Рафига. У азербайджанских детей воспитывается особая почтительность к старшим, но, видно, велика была обида у Рафиги, так велика, что девочка и сейчас ещё при виде дяди Вани не смогла себя сдержать. Выпрямившись, встала она перед растерянным механиком и резко заговорила:

— Зачем принёс? Не надо! У нас лучше есть! Ты думаешь, Васька совсем плохой? Нет! Гляди — он живой и будет здоровый. Забирай свой кошка обратно!

Мы все молчали, не зная ещё, как тут быть. Я думал: «А и в самом деле, чего ради Колесников притащил своего дрянного котёнка теперь, когда Васька уже поправляется? Впрочем, чего удивляться? Дядя Ваня и всё-то делает вот так, невпопад!»

Механик, повидимому, принял наше молчание за знак согласия с Рафигой. Он окончательно смутился, молча поймал за хвост своего котёнка, сунул его подмышку и вышел из комнаты, опустив голову.

Мне вдруг стало жаль дядю Ваню; было неудобно перед ним за поведение Рафиги, за своё молчание. Мало ли что, — ведь оплошность у каждого бывает. Догнав Колесникова в коридоре, я извинился перед ним и пригласил обратно в комнату — разделить с нами вечерний чай. Механик повеселел, и всем нам стало легко и покойно — отпала с души последняя больная, шершавая корочка.

Когда на острове зацвели персиковые деревья, а крылатые полчища гусей и уток покинули наш залив до следующей осени, — Васька выздоровел окончательно и доказал это тем, что поймал где-то и приволок к дому преогромную крысу. Только на всю жизнь у него осталась метка — три дробинки под кожей на боку, с правой стороны. Они легко прощупывались пальцами, даже и тогда, когда наш Васька вновь раздобрел и накопил жирок на вольных харчах.

Пять тысяч полёвок