Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Они провели в Париже только воскресенье и понедельник, но за это время Астрюк пробудил у Дягилева интерес к новому произведению французского композитора Поля Дюка, озаглавленному «La Peri»[182], из которого, как он полагал, можно будет сделать хороший балет. Возможно, своего рода ревность, вызванная тем, что Дебюсси напишет «Мученичество святого Себастьяна» для Иды Рубинштейн, прежде чем создаст что-нибудь для него (хотя Дягилев и позволил Фокину поставить танцы для этого спектакля), подтолкнуло его ухватиться за произведение другого знаменитого французского композитора. Астрюк должен был вести переговоры и представить балет в Париже.

Прибыв в Ниццу утром во вторник 21 марта, Вацлав увидел ландшафт Средиземного моря, так отличавшийся от Венеции. Они с Дягилевым сели в поезд, следовавший вдоль побережья, через туннели в красных скалах, мимо незамысловатых рыбацких деревушек и мысов Антиб и Ферра, на которых были разбросаны редкие виллы и сады. Они не сразу отправились в Монте-Карло, а заехали в Болье навестить Стравинского и послушать последние части «Петрушки». Здесь они остановились на два-три дня в отеле «Бристоль», и Дягилев в эти дни разъезжал из Болье в Монте-Карло, находившийся на расстоянии двадцати минут езды. Он познакомился с Раулем Гинцбургом, директором Оперы, нанял для занятий и репетиций театр «Palais de Soleil»[183], в котором никто не выступал, заказал номера для себя и Нижинского, но не в фешенебельном «Отеле де Пари», напротив Казино, где всегда останавливался в последующие годы, но в «Ривьера Палас» в Босолее, высоко на крутом склоне горы над Монте-Карло, находившемся на территории Франции, а не в Монако, и добраться в который можно было только с помощью фуникулера или по зигзагообразной дороге.

Вскоре приехали артисты из Петербурга, Москвы, Варшавы и Парижа; и мы можем себе представить тот восторг, с каким эти северяне, некоторые из которых никогда не видели моря, воспринимали Средиземноморье, смотрели на олеандры и бугенвиллеи в цвету, на каскады розовой и красной герани, ниспадающей со скал. Но их ждала тяжелая работа, так как через две недели должен был открыться сезон.

Маэстро Чекетти должен был обучить и привести в определенную форму разнородную массу танцоров, немногие из них прежде работали вместе, и только петербуржцы уже испытали на себе железную строгость его занятий. «Эти замечательные уроки, — писал Григорьев, — начавшиеся со дня нашего приезда, не только оказывали огромную помощь каждому, но тотчас же ввели новый стиль и позволили установить новый тип взаимоотношений между танцорами, привлеченными не из императорских театров. Это стало настоящим благом для Фокина, так как содействовало слиянию разнородной труппы в единое целое. Фокину приходилось репетировать с труппой, большинство которой не было знакомо с его балетами, такими, как „Сильфиды“, „Армида“, „Князь Игорь“, „Шехеразада“, „Клеопатра“, „Карнавал“, а также „Жизель“, эти работы наряду с двумя новыми составили репертуар Монте-Карло.

Фокин был не так доволен, как можно было ожидать, хотя положение хореографического директора новой труппы обеспечивало ему свободу действий, которой он был лишен в Мариинском театре, к тому же он должен был поставить танцы к „Святому Себастьяну“ Иды Рубинштейн, так что времени, чтобы выполнить все намеченное, у него было в обрез. Он рассчитывал поставить в этом сезоне „Дафниса“, воплотив в балете все свои мечты о классической Греции, но Равель еще не закончил партитуру; Дягилев обязал его поставить другой греческий балет на наскоро написанную музыку Черепнина, и Бакст использовал в „Нарциссе“ некоторые из своих идей, заготовленных для „Дафниса“. Фокин приступил к репетициям „Нарцисса“ после открытия сезона, состоявшегося 9 апреля. По крайней мере, „Призрак розы“ был подготовлен в Петербурге. Репетиции „Петрушки“, с „нетанцевальностью“ которого балетмейстер пока не полностью примирился, будут проходить в Риме. Но где найти время, чтобы ставить „Синего бога“ и другие спектакли, которые Дягилев надеялся показать в Париже?

„Дягилев внимательно наблюдал за нашей работой“, — пишет Григорьев. Внешне он выглядел таким же уверенным и невозмутимым, как всегда, но что происходило в его душе? Теперь, когда он имел свою собственную труппу, он должен был обеспечивать артистов работой. Он понимал, что, несмотря на присутствие Нижинского и нескольких первоклассных танцоров, а также Карсавиной и Преображенской, прибывших из Петербурга в конце марта, у него все же была не настолько сильная команда, какой он руководил в последние два года. Ее нужно довести до совершенства. И актерам нужно платить. Но на случай крайней необходимости рядом был Дмитрий Гинцбург, к тому же должны были поступить авансы от дирекций, пригласивших его в Рим и Лондон. Его главным интересом, не считая наблюдения за исполнением Нижинского и Карсавиной, было создание новых произведений искусства, и, если он сможет и впредь заказывать партитуры у Дебюсси, Стравинского, Равеля и других, его жизнь обретет смысл.