Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Дягилев просчитался — лондонцы встретили классику без восторга. «В первом акте, — пишет „Таймс“, — сольный танец Нижинского стал самым примечательным моментом, и его встретили наиболее тепло. В начале акта публика, казалось, не знала, на что ей смотреть…» Ричард Кейпелл из «Дейли мейл» так излагал свою точку зрения: «Если бы исполнение не было столь совершенным, „Жизель“, по правде говоря, стала бы весьма скучной… Русские впервые сделали нечто нелепое. Танцы во всех остальных представлениях были частью гармонического целого. В „Жизели“ мы видим, что даже такая замечательная труппа не всегда может избежать тех нелепостей, которые закономерно превращают старый балет в посмешище». Он нашел Карсавину по-настоящему трогательной, восхищался летящими прыжками и антраша Нижинского, одобрил игру «законченного мерзавца», отвергнутого поклонника Жизели в исполнении Больма и увидел в Чекетти в роли матери Жизели «актера исключительной зловещей силы», но в целом счел, что классический стиль влечет за собой «скорее акробатические, чем по-настоящему изящные движения», в то время как музыку Адана «в оперном или концертном зале сочли бы скучной и тривиальной». Критик «Санди таймс» счел, что Карсавина «в ранних сценах была восхитительно веселой и естественной» и «предложила глубокое решение сцены сумасшествия»; а Нижинский «исполняет финальную сцену с редкой нежностью чувств». Но, как выразился «Обсервер», «трудно понять, чем привлекли этих превосходных танцоров их партии». «Жизель» «не произведение искусства и никогда не сможет стать им». Затем следовала «Шехеразада». Кейпелл упрекает зрителей за разговоры во время исполнения увертюры, хотя они, несомненно, обсуждали «провоцирующий» занавес Серова, напоминающий «персидскую миниатюру»; автор не нашел в драме, поставленной Фокиным, ни одного движения или жеста… чужеродного драматическому замыслу. «Великолепное и жестокое зрелище производит потрясающее впечатление. В спектакле есть один момент, когда процессия облаченных в алые и золотые одеяния юношей пробегает по гарему, неся блюда с грудами фруктов, они, пожалуй, концентрируют всю ароматную поэзию и блеск Востока». «В своем удивительном выражении затаенной страсти, вылившейся потоком на свободу, — пишет музыкальный критик „Санди таймс“, — и в единстве составных частей… „Шехеразада“ — это нечто sui generis[213]; впечатление от спектакля становится все глубже с каждым разом, когда вы смотрите его».

На следующий вечер 17 октября неутомимые Карсавина и Нижинский танцевали во всех трех балетах: «Павильоне Армиды», «Карнавале» и «Шехеразаде», но то же самое можно сказать и о Больме, исполнившем роли Рене, Пьеро и Шаха, и маэстро Чекетти, выступившем в ролях короля Гидрао, Панталоне и Главного евнуха. Пильц дебютировала в партии одной из наперсниц Армиды вместе с Нижинским, Шоллар и Василевской и исполнила роль Киарины.

Выступив в пяти программах, Карсавина вынуждена была уехать в Петербург, и в субботу 28 октября с дягилевским балетом вновь танцевала Павлова. Она солировала с Нижинским в «Жизели», а в «Клеопатре» исполнила не свою старую роль отчаявшейся, покинутой возлюбленным Таор, которую передали Софье Федоровой, а партнерши Нижинского, Рабыни, танцующей с шарфом. Критик «Таймс» полагал, что роли Павловой в «Жизели» и «Клеопатре» «не предоставили ей возможности полностью проявить себя», и был разочарован из-за того, что не увидел ее в роли Таор. Однако он проницательно определил особенности ее танца: «Главное в искусстве Павловой то, что, когда она танцует, в ней танцует все… Танцуют ее ноги, ее пальцы, ее шея (как много выражений таится в каждом наклоне ее головы!), ее улыбка, глаза и платье… Она — само воплощение танца и одновременно — драмы. После стремительных прыжков они с Нижинским сразу застыли в абсолютном равновесии, готовые стоять неподвижно или снова начать танец в любом направлении». Критик выразил удивление по поводу того, как две столь экспансивные особы, как Жизель и ее «старушка мать, Чекетти» могут жить в таком маленьком домике, и счел, что «вилис следует сделать или похожими на вампиров, или еще более трогательными и вызывающими жалость». По мнению критика «Дейли мейл», Павлова танцевала с «непревзойденной выразительностью», а «ее игра в сцене смерти Жизели в конце первого акта была поистине трагической». О Нижинском в роли Альберта этот же критик отзывается следующим образом: «Юный фавн из некой славянской Аркадии, блуждающий среди смертных, был ее фантастическим кавалером».

Павлова продолжала выступать в этих балетах, а также в «Павильоне», «Сильфидах» и «L’Oiseau d’or» (это па-де-де Голубой птицы, показанное в 1909 году под названием «Жар-птица»); 6 ноября она в первый раз станцевала партию Коломбины в «Карнавале», а на следующий день — во второй и последний. (Эти два представления можно сравнить с коллекционными экземплярами!) Ее самое последнее выступление с дягилевским балетом и с Нижинским состоялось 11 ноября, когда она станцевала в «Павильоне Армиды», «Сильфидах» и «L’Oiseau d’or».