Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

«L’Oiseau d’or», или «Золотую птицу», как называет балет газета лорда Нортклиффа, ставили в декорации Коровина, изображавшей деревянный московский дворец, написанной для оперы «Руслан» и уже использовавшейся в «Пире». Критик описывает костюм Нижинского в роли московского принца, выдержанный «в красновато-коричневых и зеленых тонах и украшенный варварскими драгоценностями», а также лимонного цвета пачку Павловой с оранжевым корсажем, «ее вызывающий гребешок из алых и желтых страусовых перьев и такое множество драгоценностей, что вряд ли кто-либо успевал их как следует рассмотреть, прежде чем заканчивался танец». В этом описании можно узнать наряды, придуманные к этому танцу Бакстом для Нижинского и Карсавиной в 1909 году.

Гордон Крэг, живший в Италии и собиравшийся поставить «Гамлета» в Московском Художественном театре, временно находился в Лондоне и снял дом на Смит-сквер, 7, в Вестминстере. Здесь он установил большую модель сцены и пригласил актеров и театральных импресарио, чтобы продемонстрировать свою систему подвижных экранов. Дягилев и Нижинский пришли с графом Гарри Кесслером, немецким покровителем театрального искусства. Во время демонстрации Дягилев продолжал начатый разговор, поэтому Крэг, выразив недовольство, включил свет и отказался от дальнейшего показа. Навряд ли этот эпизод стал единственной причиной враждебного отношения Крэга к Русскому балету, продолжавшегося до тех пор, пока он не увидел «Аполлона Мусагета» Баланчина в 1928 году в Париже.

Леди Рипон отвезла Вацлава в студию Джона Сарджента на Тайт-стрит в Челси, где художник нарисовал углем его портрет в тюрбане и с драгоценным ожерельем из «Павильона Армиды», несколько преувеличив длину его шеи и отразив то странное впечатление некоего таинственного бесполого существа с другой планеты, которое он производил в этом балете и которое, как мы видели, Джеффри Уитуэрт и другие пытались описать. Голова высокомерно откинута назад, глаза прикрыты, а губы вызывающе приоткрыты в олимпийской усмешке.

Прибыла Кшесинская! И не одна. Она привезла с собой сына Вову, доктора Милька, «так как Вова имел обыкновение всегда заболевать в дороге», своего верного оруженосца барона Готша[214], привыкшего исполнять женские роли, свою горничную, театральную портниху и великого князя Андрея Владимировича. Они остановились в отеле «Савой». Балерина забыла ключи от багажа в Петербурге, но, «когда узнали, кто я такая, офицеры таможни были очень любезны и в знак особого расположения поверили мне относительно содержимого багажа и позволили забрать вещи». Ее драгоценности путешествовали отдельно.

«Мои бриллианты и прочие драгоценности были настолько ценными, что в связи с ними возникли проблемы. По совету моего большого друга, сына знаменитого ювелира Агафона Фаберже, я поручила их фирме переправить мои драгоценности в их лондонский магазин, где они будут храниться до моего приезда. Было составлено два списка вещей, один для меня, другой для фирмы Фаберже, и каждая вещь обозначена номером. Мне нужно было только сообщать номера необходимых на вечер вещей, на давая их подробных описаний. К назначенному времени специальный агент-детектив от Фаберже доставлял в театр в мою уборную эти вещи и оставался весь вечер сидеть у дверей, чтобы никто из посторонних туда не вошел.

После спектакля этот агент отвозил драгоценности обратно в магазин. А также у меня были с собой драгоценности, которые я носила каждый день, дирекция отеля просила отдавать их на ночь в сейф. Для одного большого обеда, проходившего в самом отеле, я выписала от Фаберже свою диадему, очень ценную. Ее доставил в отель агент от Фаберже, который, вероятно, предупредил об этом дирекцию, так как директор перед самым обедом пришел ко мне сказать, что они приняли дополнительные меры предосторожности, а именно: два агента полиции в штатском будут ужинать за столом рядом с моим и будут следить за мною и чтобы я не удивлялась этому. И действительно, два молодых англичанина во фраках ходили за мною по пятам, но так ловко, что никто не посвященный в эту тайну не мог отличить их в толпе элегантной вечерней публики».

Во вторник 14 ноября в Лондоне состоялся дебют Кшесинской, «почетной солистки императора Всея Руси». Она выступила с Нижинским в большом па-де-де из «La Belle au bois dormant», названной в этом случае «Aurore et le Prince»[215]. Дягилев сам подобрал ей «очень красивый голубой костюм» и посоветовал, какие драгоценности следует надеть. «Я имела несомненный успех на первом представлении, — вспоминает балерина, — однако он был не таким большим, как я надеялась». Это скорее succe d’estime[216] знаменитой актрисы императорского балета. «Дейли мейл» описывает ее юбку как лиловую с серебром, по-видимому, костюм был цвета гелиотропа, а корсаж так расшит бриллиантами, что ткани почти не было видно. Нижинский выступал в черном с оранжевым русском костюме, отороченном горностаем, красиво оттенявшим цветовую гамму партнерши.