Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Я стоял на сцене во фраке и со складным цилиндром в руке, от волнения ежесекундно складывая и раскрывая его. Оркестр играл увертюру к „Шехеразаде“. Увертюра длинная — вся первая часть симфонии. Только в конце ее артисты занимают свои места на сцене. Я разговаривал с кем-то, тоже одетым не по-восточному. Бутафоры раскладывали подушки, приносили кальяны. Вдруг поднялся занавес — кто-то нечаянно подал сигнал. Я посмотрел в зрительный зал и медленно во фраке пошел через сцену, через гарем, сказать рабочему, чтобы опустили занавес. Я шел медленно потому, что в зале никого не было. И перед таким-то залом Дягилев хотел показать премьеру моего балета!»*[257]

Вполне вероятно, что Дягилев мог вредить Фокину за нелицеприятные слова о Нижинском. Во всяком случае, после оскорбления, нанесенного Фокиным Дягилеву, даже о видимости соблюдения приличий не могло быть и речи. Труппа разделилась на два лагеря, поддерживающие Фокина и Нижинского. Дело осложнялось еще и тем, что со времени гастролей в Монте-Карло Фокин перестал разговаривать со своим старым другом, режиссером Григорьевым. Мягкий по натуре, Нижинский хотел по-доброму расстаться с человеком, создавшим для него так много великих ролей, но «нашептывающие языки могут отравить правду… к тому же юность тщеславна; а гнев на того, кого мы любим, способен причинить рассудку такие же разрушения, как и безумие».

«Во время представления за кулисами и в антракте за занавесом, — пишет Фокин, — кипело восстание. Одни артисты, сторонники Нижинского, утверждали, будто я оскорбил директора и всю труппу; другие, вставшие на мою сторону, говорили об интригах. Я слышал слова „не допустим…“. Как я потом узнал, мне собирались вручить цветы и подарок, так как это был последний день моей многолетней работы с труппой. Часть труппы протестовала против подарков. Позже выяснилось, что это Нижинский запретил дарить мне что-либо**[258].

У меня в антракте тоже вышла еще одна ссора. Рассерженные танцоры угрожающе наступали на меня. Другие окружили меня, готовые, если потребуется, защищать. В самый критический момент кончилось оркестровое вступление и кто-то крикнул: „Занавес!“ Обе партии бросились к кулисам на свои места. Я пошел в первую кулису руководить спектаклем.

Занавес поднялся, и при переполненном зале началось первое представление балета „Дафнис и Хлоя“. Все танцевали отлично — как преданные мне артисты, так и „враги“. По сцене прошло целое стадо овечек. Их погоняли пастухи и пастушки. Молитвы, приношения цветов и венков в дар нимфам, религиозные танцы, пастораль, гармония… как все это далеко от той воинственной атмосферы и едва предотвращенного бунта, которые были на этой же сцене несколько секунд тому назад!»

У Дягилева были свои причины для предубеждения к «Дафнису»: Равель не позволил ни малейших купюр в своей партитуре, и потребовались большие расходы на сопровождающий хор. Это было первое представление, если не считать старых классических балетов и «Павильона Армиды», в котором не соблюдались единство времени и места. Действие не укладывалось во время, отведенное на исполнение балета (и даже в двадцать четыре часа), а декорации менялись от священной рощи к лагерю пиратов и обратно. Дягилеву нравились балеты с минимумом сюжета, просто создающие настроение или атмосферу, а история «Дафниса и Хлои» с соперничеством влюбленных, танцевальным состязанием, нападением пиратов, пленением Хлои, ее спасением добрым Паном и возвращением к возлюбленному — все это, должно быть, казалось ему слишком похожим на старые пятиактные балеты, против которых выступало его движение в искусстве. К тому же в старых балетах герой по крайней мере отправлялся на поиски своей невесты-лебедя или продирался сквозь густые заросли колючек, чтобы разбудить спящую красавицу, в то время как хилый Дафнис лежал без сознания до тех пор, пока сверхъестественные силы не возвращали ему похищенную Хлою. Вторая сцена всецело посвящена Хлое и пиратам, так что Карсавина должна получить более горячий прием, чем Нижинский.

Следует также принять во внимание и больший объем фокинской греческой пасторали, по сравнению с балетом Нижинского, в нем заняты не только все артисты труппы и оркестр из восьмидесяти человек, но и хор; балет состоял из трех сцен и продолжался почти час. В «Фавне» Нижинского принимало участие восемь исполнителей, он шел в одной декорации и длился двенадцать минут.

Декорация Бакста для священной рощи — ровная зеленая ложбина в горном ландшафте, пронизанная вертикалями многочисленных кипарисов. Среди деревьев у задника слева стоят статуи трех нимф, выполненных в архаическом стиле с неестественно протянутыми вперед руками, скалы под ними украшены гирляндами и другими вотивными приношениями. На далеком холме неясно вырисовывается небольшое золотое святилище на фоне покрытого облаками неба*[259].