Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Мария Пильц, которой предстояло исполнять роль Избранницы в «Весне священной» вместо Брониславы, была высокой красивой девушкой со славянскими чертами лица. Ее жертвенный танец станет потрясающей кульминацией варварского ритуала, но, подобно артистам кордебалета, она считала придуманные Нижинским движения слишком необычными и незнакомыми и с трудом понимала, что от нее требуется. Однажды Нижинский репетировал с ней одной, присутствовала только Рамберг. Последняя наблюдала за ходом репетиции в молчаливом смятении, так как Пильц не могла понять, как ей танцевать. Нижинский показал ей танец. «Если бы только он сам мог исполнить роль, — думала Рамберг, — если бы бога урожая можно было умилостивить мужской жертвой, эта роль имела бы все шансы стать лучшим созданием Нижинского». С рукой, прижатой к лицу, он другой взмывал в воздух в пароксизме страха и горя. Движения его были стилизованными и сдержанными, однако он создавал образ огромной трагедийной силы. Это было уникальное исполнение соло его создателем — нечто такое, что запомнилось навсегда. Когда Пильц танцевала при зрителях, она придерживалась созданной Нижинским основы, но, по свидетельству Рамберг, то была всего лишь бледная копия, словно напечатанная на открытке репродукция того, что было исполнено им в тот день, и тем не менее Пильц произвела глубокое впечатление на публику.

Небольшая группа танцоров, двое русских и три англичанки, которых просматривали в Лондоне, приехала, чтобы присоединиться к труппе, и Хилда Маннинге оставила нам воспоминания о первых днях знакомства с дягилевским балетом.

«Мое первое впечатление от труппы — ощущение богатства и изобилия. Казалось, всего там было в избытке, касалось ли это балетных туфель, костюмов или шляпок, обуви и перчаток, которые танцоры носили в частной жизни. Мы, трое англичанок, чувствовали себя такими старомодными в своих блузах и юбках. Бросалась в глаза красота большинства девушек, особенно полек. Все женщины, в основном брюнетки, в те дни носили длинные волосы, только у Ольги Хохловой они были восхитительного темно-каштанового цвета. Я была одной из немногих блондинок в труппе.

Каждый день начинался с девятичасового класса у маэстро Чекетти… на нас были белые пачки, шелковые розовые трико, но для следовавших затем репетиций мы надевали крепдешиновые платья, на которые уходило по три с половиной метра ткани. Они были подвязаны эластичными поясами под грудью и на бедрах и падали красивыми драпировками чуть ниже колен. И несмотря на то, что на них ушло много материала, в них было легко двигаться, а так как все они были разного цвета, мы, наверное, представляли собой живописное зрелище. Репетициями руководил Сергей Григорьев, наш режиссер или помощник режиссера. Ему было около тридцати. Нам, англичанам, он казался высоким и строгим. Он всегда выглядел озабоченным и редко улыбался, а если что-то забавляло его, он давал короткий громкий смешок. Я не слишком хорошо понимала его, и мне казалось, будто он постоянно недоволен… Когда мы не могли уяснить какие-то его объяснения, он терял терпение и начинал кричать, брызгая на нас слюной. Я нервничала и не знала, что делать: вытереть ли ее или оставить… Первое время меня третировали, так как я не знала балетов и не говорила по-русски, польки относились ко мне с раздражением и часто отталкивали меня на сцене со словами: „С дороги, мисс“. Когда Дягилев впервые пришел на одну из наших репетиций, я перепугалась до смерти. Его присутствие вселяло благоговейный страх, а он излучал самоуверенность, словно член королевской семьи. Высокий и плотный, с небольшими усами и моноклем, он вошел в помещение в сопровождении группы друзей. Все сидящие встали, и воцарилась тишина. С Григорьевым, скромно следующим за ним на расстоянии одного-двух ярдов, Дягилев прошел через группу танцоров, время от времени останавливаясь, чтобы обменяться приветствиями. Каждый танцор, с которым он разговаривал, щелкал каблуками и кланялся».

А вот наблюдения Хилды за Нижинским:

«Внешне сам Нижинский походил на фавна — дикое создание, попавшее в ловушку, расставленную чуждым ему обществом. Когда к нему обращались, он поворачивал голову, словно украдкой, и выглядел при этом так, будто мог внезапно ударить вас в живот. Он передвигался на подушечках пальцев, и его нервная энергия находила выход в беспокойных движениях — когда он садился, то сплетал пальцы или играл башмаками. Он почти ни с кем не разговаривал и, казалось, существовал в другой плоскости. Перед выступлением он выглядел еще более отстраненным, словно очарованная душа. Я часто наблюдала за ним, когда он упражнялся, делая свои удивительные прыжки, быстро меняя положение рук, никогда прежде я не видела никого, похожего на него».